Ржавчина, Художественная зарисовка на поисковую тему. Опции

[kusnez]

Тяжелая, металлическая калитка, ведущая во двор двухэтажного, недостроенного и поэтому неопрятного на вид дома, была незаперта. Взявшись за грубосваренную из толстой трубы ручку и, помогая себе второй рукой, пытаюсь отворить ее хотя бы наполовину, что бы протиснуться вовнутрь. Она невыносимо скрипит на заржавленных петлях и тяжело открывается как раз ровно на половину, уткнувшись нижним углом в асфальтовую дорожку. Толи асфальта было привезено с избытком и его положили от души в несколько слоев, толи калитка «села» от времени, но она отворялась как раз на столько, что бы пропустить одного человека среднего телосложения. Профильтровавшись через открывшуюся мне щель, с таким же трудом и скрипом, притворяю калитку на место. На крыльце, вполоборота ко мне, стоит женщина неопределенного возраста в низко надвинутом на лоб платке и черном, рваном трико с вытянутыми коленями и отжимает в пластмассовый таз тряпку. Поверх когда-то белой футболки, повязан пестрый, кокетливый фартучек с рюшками и еще какими-то украшениями. Оборачиваясь на звук, вызванный моим сложным процессом проникновения в ее жилище, она смотрит, прищурившись, и заправляет под платок прядь обесцвеченных перекисью водорода, волос. После чего, зачем-то, вытирает руку о фартук.
- Привет. Извини Надюшь, за вторжение. Серега-то, дома? – смущенно застываю в вопросе под пристальным взглядом близоруких глаз.
- Здравствуй. А куда он денется? Валяется на кровати, черт бы его побрал. Вчера опять нажрался. Все пьет и пьет. Денег в семье нет, а ему все похрену.
- Пройти-то можно?
- Да проходи. Может хоть на время заткнется, а то всю душу вытянул оханьем похмельным.
Поднимаюсь по ступенькам, сложенным из двух корявых чурбаков, на крыльцо белого кирпича и вхожу в прихожую, вытерев ноги о мокрую тряпку. Иду на оханье и причитание в дальнюю комнату, служащую залом, если судить по обстановке. На разложенном диван-кровати, в беспорядке из перекрученной простыни и одеяла, торчащего из пододеяльника, возлегает хозяин, уткнувшись всклокоченной головой в щель между двумя подушками.
- Здорово, Серега! Ты чего это гостей не встречаешь? – присаживаюсь на стул рядом с ложем, предварительно переложив с него на тумбочку спортивные штаны с зелеными лампасами.
- А? – Серега выдергивает из межподушечного пространства голову и, морщась от столь резкого движения, открывает один глаз. – Кто? А.… это ты. Привет.
Опухшее лицо его принимает, если можно так сказать, благожелательное, гостеприимное выражение. Он роняет голову, но уже в аккурат на сальную наволочку подушки.
- Я щас… Уже встаю…
Опустив голую ногу на пол и подтянув вторую под себя, он невероятным приемом, помогая себе руками, умудряется сесть. Покачиваясь, поджав пальцы синих, отекших ног, поднимает на меня мутные, полные боли глаза.
- Херово мне. Понимаешь, – пью. Подай-ка штаны.
Я подаю ему штаны и смотрю, как он пытается попасть ногой в штанину. Что же ты так? Сопьешься совсем. Смотри, сегодня не похмеляйся, завязывай. – советую ему и сам не верю в реальность даваемого совета.
- Надюх! Надюха! – Сергей орет в сторону кухни.
- Что тебе надо? Чего разрываешься? – доносится недовольный голос хозяйки.
- Пиво у меня осталось на столе.
- Все вчера выжрал, ничего не осталось.
- Брешешь! Врет сволочь! – обращаясь уже ко мне, объясняет он. – Бутылка должна остаться. Ой, Катенька, маленькая моя!
Я оглядываюсь, и вижу маленькую девочку, которая вбежала в комнату и остановилась, разглядывая меня большими, широко распахнутыми глазами.
- Катенька, у папки там, на столе пиво стоит. Принеси, пожалуйста. Папка пить очень хочет. – сюсюкает Сергей, умиленно улыбаясь своему чаду.
- Нету там. Ты вчера все выпил и еще по столу разлил – мамка вытирала. – терпеливо объясняет Катя и взяв у окна большой, надувной мяч, деловой, озабоченной походкой покидает комнату.
- Во, блин! Юрик, сгоняй за пивом. Не в обиду. – он просительно смотрит на меня. – У меня тут где-то, - и он роется под подушками. – Вот! И деньги есть!
Откинув подушки, он достает смятую, как фантики, пригоршню разномастных купюр, а затем стеклянную бутылку, заткнутую полиэтиленовой пробкой. Ошарашено смотрит на нее, поднимает к свету. В бутылке плещется еще больше половины.
- Самогон! – делает он вывод. – Но не смогу – пивка надо, а потом посмотрим. Сбегай, а? – и он протягивает мне комок бумажных денег.
Вздыхаю и отсчитываю несколько тысяч.
- Что брать? Бутылочного или разливного?
- Возьми двухлитровку разливного. Пусть в свою нальет, скажешь там, что это мне.
Ближайшая забегаловка с гордым названием «Пивной бар» находится на территории городского рынка. Сквозь раскрытые, в связи с летней духотой двери, вхожу в накуренное помещение с пятью высокими столиками. Возле одного из них стоят четверо клиентов, потягивая пиво и, о чем-то мирно беседуют. Резкий запах дыма, скисшегося пива и еще дух селедочного рассола привычно ударяет в нос и не вызывает ни удивления, ни отвращения. Таковы уж запахи питейных заведений нашего, да и не только нашего, городка. Были, конечно, люди, а у людей планы великие, открыть приличные заведения. И открывали! Но, спустя самое большое год-полтора, идея опошлялась и, толи от бессилия поддерживать должный порядок, толи по причине малого дохода в связи с большей ценой, Но благородный «Бар» деградировал до уровня все того же «пивняка». И оставалось только гордое название на вычурной вывеске.
- Здравствуй, теть Наташа. Налей два литра в свою. Серега Горелов тару потом вернет. – и протягиваю пожилой продавщице деньги. – И пачку «Астры» дай…
Бросив на влажный прилавок пачку сигарет и, подставив под хромированный кран бутылку, тетя Наташа интересуется, обращаясь как бы и не ко мне, а куда-то в сторону:
- Что брать будешь: селедку или яйца?
- А просто пива нельзя?
- А куда я все это девать буду? Сама, что ли, съем? – и бросив на стойку плоскую, картонную тарелочку, хлопает на нее два помятых, вареных яйца. – Бери, а то четыре дам. Как раз на два литра.
Вздыхаю и пододвигаю к себе навязанное блюдо. Пока набирается пиво, наблюдаю за поддатой старухой-уборщицей, которая, отжав тряпку, которой до этого мыла пол, протирает белый, местами отклеившийся пластик стола. Ни кто даже не пытается высказать недовольствие подобной акцией «санитарии».
- Держи свое пиво. Сдачи нет, в следующий раз возьмешь.
- Ну, хоть целлофановый пакет дай? Что я яйца в кармане, что ли понесу? – храбро возмущаюсь я.
- На, интилегент…
В калитку вхожу уже без скрипа и визга петель, так как догадался перед уходом не прикрывать ее. На заасфальтированном дворе Катенька играет в мяч, заразительно хохоча, наблюдая за бросающимся за ним маленьким, коричневым щенком.
- Куда? А ну, Сникерс, на место!
А «Сникерс» прыгает на мячик, норовя укусить его, но отпружинивает от тугого клеенчатого бока и смешно катится по асфальту, повизгивая, а иногда и порыкивая почти по взрослому.
- А почему «Сникерс»? – интересуюсь я.
- Да ты посмотри, какой шоколадный! – продолжает хохотать Катюша.
На крыльце появляется хозяин. Держась левой рукой за сердце и шаркая растоптанными, красными шлепанцами, он с трудом передвигает непослушные ноги, спускаясь по горбылям вниз.
- Вот, блин, ноги не слушаются…
- А что так? Смотри, черные-то какие… - я рассматриваю его опухшие, темно-синие, почти черные ноги.
- Да хрен его знает, кровь не греет – мерзнут постоянно. Пошли в сад на солнышко. – и он тащится дальше, размахивая свободной рукой, словно быстро идущий человек. – Надюха достала уже…
Присаживаюсь на лавочку у почерневшего от времени, тесового стола, вкопанного под старой, корявой яблоней.
- Стакан там, на сучке. Ополосни. – кричит мне Серега от грядки, на которой он рвет перья лука и вялые листья салата.
Подойдя к столу и опасливо оглянувшись на дом, он достает из под наброшенной прямо на майку болониевой куртки початую бутылку самогона и прячет ее в зарослях чистотела в обилии растущем у подножия яблони. Затем чинно выкладывает из карманов на стол: два куска хлеба, соль в пачке из под сигарет и, только что сорванную, свежую зелень. Я дополняю натюрморт двумя яйцами и пачкой «Астры».
- Вот это ты правильно догадался! – широко лыбится он. – Ща, у меня тут немного сальца есть. – И он достает из того же чистотела обрывок газеты, в который завернуты несколько загнутых, лоснящихся на жаре, кусочков сала. Он сам наливает себе стакан пива и, жадно присосавшись, почмокивая и дергая небритым кадыком, громко выпивает его. Тут же наливает второй и, закинув голову, опорожняет и его, но чуть-чуть медленнее.
- Ох! – восторженно выдыхает он, слизывая с губ пену. – Ты наливай себе. Пей.
- Да ладно, похмеляйся, я не болею. Покурю посижу. – отказываюсь я разминая сигарету и заправляя ее в мундштук.
- Ну, тогда хоть самогона выпей. Что я один-то. – продолжает настаивать он и достав из кустов бутылку плещет мне в стакан духовитого зелья.
- Хватит, хватит! – останавливаю я его и, дабы не обидеть хозяина, выпиваю и зажевываю листом салата, предварительно обмакнув его в соль.
Помолчали, прислушиваясь к переменам происходящим в организме. Серега закуривает и, затянувшись, шумно, струей выдыхает дым.
- Ты, Юр, это… Разговор у меня к тебе. Вернее рассказать хочу. Чего и звал тебя. Я и запил-то чего. Ты ведь помнишь, что я так раньше не пил. Ну, по праздникам. А тут… Во сне снится – хоть в церковь иди. – и он запускает пальцы в черные с проседью волосы. – Не могу я! – поднимает на меня повлажневшие глаза. – Не могу!
- Ты чего, Серега! – не ожидая такого поворота настроения, я теряюсь. – Ты чего?
- Эх, твою мать! Все расскажу! Ведь ты правильный – поймешь.
Затянувшись, он вновь нервно выдувает дым. – Ты Виталика помнишь? Ну, того, с кем я землю копал?
- Это который на гранате подорвался? Ну конечно помню. Да и весь город помнит. О чем это ты?
Он молчит, как бы собираясь силами и, решившись, тихо произносит:
- Да не подорвался он… - и уже без оглядки на дом, плещет себе в стакан самогона и, выпив, запивает пивом прямо из бутылки. – Не подорвался… Я расскажу, – ты поймешь…
Я не буду описывать дальнейшую процедуру опохмеления, переходящую в тяжелый хмель на солнце. Но то, что он мне поведал стоит того, что бы поделиться этим с другими. Да и греха за выданные чужие тайны на мне нет, тем более что все это произошло давно и виновных уже не достанешь. Да и не исповедь я у него принимал, хотя за внешний вид поисковые люди и кличут меня «капелланом». Ну да ладно – все сначала и по порядку…
* * *

[kusnez]

Я не знаю, что так близко связывало этих совершенно разных по характеру людей: Виталика, по кличке Чомба и Серегу Горелова которого все звали Горелый. Глядя со стороны можно было смело сказать, что они пара неразлучных друзей: и в лес вместе, и на праздники собирались семьями, обычно у Сергея по причине простора частного дома. Но если копнуть глубже, то становилось ясно, что и нормальных приятельских отношений и тех между ними не было. Была сила лидера Чомбы и послушное, и порой даже инициативное подчинение Горелого. По возрасту они были одногодками, но Виталик выглядел моложе, несмотря на более плотную фигуру и густые, черные усы. Но лидер в нем чувствовался во всем: и в манере общения, и в походке и даже в жестах. Эдакая смесь из высокомерия, непристойности, доходящей порой до наглости, а часто и до хамства. И там где он не мог показать свое превосходство, нередко доходило до драки. Правда, нужно отметить умелым бойцом он не был. Если после первых ударов перевес не на его стороне, он ловко увиливал от конфликта, оставаясь, пусть не на должной высоте, но все же с чувством собственного достоинства. Сергей Горелов же, напротив, был не то что бы худ, но достаточно сухощав и высок, и как-то нескладно угловат. Несмотря на возраст в тридцать один год, черные волосы его наполовину выбила седина, а лицо прорезали, обещающие скоро углубиться, редкие морщины. Был он хитер и изворотлив, но в драках частенько бывал позорно бит. Из-за своего злопамятства долго пытался отомстить обидчикам, и если не получалось, то перегорал в бессильной злобе, которую нередко срывал на своих домашних.
Раскопки – вот что их объединяло! Эта их общая страсть, неизлечимая болезнь. Она стирала и сглаживала все острые углы в их отношениях, примиряло несовместимость характеров.
Сейчас стало общепринятым делить поисковиков на «черных» и «белых» копателей. Но по большему счету, великой разницы между ними нет. Одни откровенно ищут свою выгоду, поднимая с земли оружие, раритетную амуницию и золотишко, не гнушаясь зубами и коронками погибших. Другие так же, не особенно мучаются совестью в подобных ситуациях. К тому же, работая законным поиском, они создают вокруг себя и своих дел ореол патриотизма, частенько основанный на скрытом лицемерии и больном самолюбии. Но представителей власти это вполне устраивает, и они поддерживают мероприятия по обустройству перезахоронений, чествованию ветеранов и обильному столу с поминальными «чарками». Кто запретит или осмелиться урезать вливание денег в такие «святые» акции? Плюс, конечно, становление или укрепление на очередном посту, поддержка политических взглядов и т.д. и т.п. Но надо заметить, есть и настоящие «обмороженные», которые копают и ставят это целью своей жизни, основой святости долга перед павшими бойцами той далекой войны. Их намного меньше, но все же есть. Но для «черных» и «белых», если они настоящие профессионалы, останки погибших остаются одним из неприкасаемых понятий совести, доходящих до религиозного фанатизма.
Чомба и Горелый были известны официальным поисковикам тем, что аккуратно все до последней косточки, складывали найденные останки в целлофановые мешки вместе с личными вещами и документами, способными установить личность как красноармейца, так и солдата Вермахта, и сообщали «белым» о местах их нахождения. Это устраивало и облегчало задачу одним и обеспечивало неприкасаемость для других. Тем более что опыт и знание местности у «черных» был на порядок выше, чем у «законников». Да и находки у них были на порядок выше. Пусть нечасто, но попадалось и золотишко. А так же в достойном состоянии оружие, амуниция и атрибутика. Все находки хранились у Чомбы, который объяснял это тем, что есть необходимость траты вырученных с продажи денег на обновление оборудования, приобретения новой спецодежды и палаток, а так же в содержании в надлежащем состоянии и с полным баком мотоцикла «Днепр» на котором они делали свои вылазки на поля былых сражений. А это оседало неприятным грузом подозрительности у Сергея, хотя он гнал подобные мысли и отворачивался от, порой очевидных фактов обмана. Но в подсознании…
Тот день, а точнее утро, выдалось на удивление ясным и теплым. После ночного дождя, взошедшее солнце нагрело землю и свело утреннюю прохладу практически на нет. Открыв окно, Горелый радовался солнышку и отравлял свои легкие первой, утренней сигаретой. Суббота – самый лучший выходной день, так как впереди воскресенье и можно не думать о производственных проблемах родного завода. На кухне гремела посудой Надюха – своенравная, но желанная и любимая супруга. Дочь Катя, результат их неравнодушных отношений друг к другу, спала в соседней комнате, не тревожа своей непоседливостью утренней идиллии. Выбросив окурок через окно, он направился, было, на кухню чувствуя запах яичницы с салом, как послышался знакомый звук мотоцикла. Чомба подкатил к самому окну и заглушил мотор. Сняв рокерский шлем кооперативного изготовления, он, улыбнулся и махнул в приветствии рукой.
- Ну что, Серый прокатимся?
- Всегда готов. Ты покури, только перехвачу чего и соберусь. Я мигом. – Сергей метнулся в прихожую и стал одеваться в привычную полевую военную форму.
- Надюх! Слышь, – собери там чего с собой. Я в лес. И вот фляжку набери. Из кухни показалась жена и смиренно покачала головой:
- Опять на раскопки? Ну, ну…
Наскоро прожевывая куски обжигающей яичницы и, запивая черным чаем из литровой кружки он, как бы оправдываясь, картавил набитым ртом:
- Ну что ты? Пулемет тебе привезу, а дочке пистолет… Будете вооружены и очень опасны…
- Много навозил, аж девать некуда. Вон во дворе одни каски твои да ржавые лопатки. Кусто ты наш сухопутный.
Прошлепав босыми ножками по крашеному полу, в кухню вошла маленькая Катя, прижимая одной рукой к груди плюшевого медведя по кличке Фантомас, названного так по причине отсутствия у того ушей и страшной, фиолетовой окраски. Другой рукой она протирала заспанные глазки.
- Папа, ты в лес?
- В лес, доченька, в лес. – ответил он уже покончив с завтраком и завязывая лямки солдатского вещмешка. – Что тебе привезти, маленькая?
- Привези мне зайчика.
- Ну, на счет зайчика не обещаю, а вот большую шишку я тебе точно привезу. Хочешь?
- Ладно, - покладисто согласилась дочка. – Пусть будет шишка, но только большая пребольшая!
Чмокнув жену в губы, а дочь в теплую щечку он, как бы извиняясь за испорченный им выходной, виновато улыбнулся и вышел за дверь.
- Ну что, готов? – Виталик пожал протянутую руку. – К Рессете поедем. – объяснял он, пока Сергей укладывал мешок в багажник люльки. – Навели меня на одно место. Надо проверить, но, по всей видимости, - верняк!
Мотоцикл мерно заработал ухоженным двигателем.
- Устроился? – спросил он усевшегося в коляску напарника. – Шлем одень и с Богом на мины!
- Got mitt uns und zwai pulemeten. – бравурно поддержал его Горелый, напяливая шлем из зеленого пластика.


* * *


Дорога была гладкой, заасфальтированной, что позволяло ехать без задержек, не сбрасывая максимально-допустимой скорости. После развилки асфальт сменился шершавой бетонкой. Сколько раз, в прошлом, изъезжен и даже исхожен этот путь. Да уж точно не один десяток. Еще с того времени, когда не было ни бетонки, ни асфальта, а была грунтовая «стиральная доска» нещадно пылившая летом и покрытая грязью и частыми лужами осенью и весной. Дорога, которая вела к легендарной реке Рессета, на которой почти полностью наша 50-я Армия. Было время когда «трофейщики» приезжали туда и не копая землю, подбирали с поверхности подходящие им стволы, боеприпасы и прочие сувениры. Но те времена прошли, и стало несколько сложнее. Для добычи «экспонатов» приходилось залезать в заболоченные дебри, а то и в настоящее болото в низовье реки. Да и река под толщей воды хранила немало секретов. Несколько полуторок груженных боеприпасами, конные повозки с тем же грузом они уже обнаружили и обследовали. Была даже повозка, на которой лежал ворох мешков с мукой. Если вытащить такой мешок и умудриться расколоть его, то внутри, как в окаменевшем яйце, еще сохранилась сыпу4чая, пригодная на вид мука. Ну а для работы на земле требовалась приличная аппаратура, которую достать совсем не просто. Армейские миноискатели типа ИМП чувствуют металл совсем неглубоко, максимум сантиметров на сорок. А «глубинники» стоят дорого, и приобрести их можно только по соответствующим документам. Можно обойтись и без документов, но тогда цена их увеличивалась почти вдвое. Были, конечно, и народные умельцы, которые строили самоделки. Но все это было весьма и весьма ненадежно.
- Курим. – заглушив мотоцикл возле родника у лесной беседки привычно распорядился Чомба.
Так уж выработалось годами, что дорогу делили на определенные отрезки с привычными местами перекура. Первая остановка приходилась на родник, в километре от деревни Желтоводье. Пусть вода в нем не выглядела хрустально-чистой, но была вполне пригодной для питья.
- Наводка есть и, очень интересная, - продолжил Чомба, присев на траву рядом с Горелым. – Два мужичка выбивали рыбку электроудочкой на Рессете, ну и нашли бугорок. А на бугорке осыпалась земля, и получился провал. Посветили фонарями… ну, в общем, гнилые бревна накатника, а дальше пустота. Сами лезть не решились, да и не любители они этого дела. Но место мне описали, так что проверим.
- А если пустая землянка? – отмахиваясь от назойливых комаров, поинтересовался Сергей.
- На случай неудачи у меня есть еще наметка – у Лютой. Даже если «хата» и не пустая, у Лютой тоже стоит поработать. Так что планы на сегодня грандиозные. – подытожил Чомба и обрезком пластмассовой бутылки зачерпнул родниковой воды. Сполоснул рот и сплюнул. – Ладно. Не теряем времени – погнали.
Мост через Лютую представлял собой несколько толстенных бревен, связанных стальной проволокой и сшитых скобами. Построен он был для того, что бы вывозить с делянок лес, что и делалось уже второй год. От тяжелого транспорта он просел и, что бы перебраться на другой берег, пришлось вести мотоцикл в руках и взволакивать его на образовавшийся порог, что заняло около получаса.
- К осени совсем раздолбят – не переберешься. – ворчал Горелый, приподнимая коляску.
- Переберемся, был бы смысл и желание. – оптимистически вывел Чомба. – Ты давай прыгай, и едем дальше.
Четыре километра до деревни преодолели вполне сносно, если не считать несколько широких луж. Но дно у них было твердое, песчаное. Зная об этом, они не снижая скорости, хотя вода доходила выше выхлопной трубы, с ходу преодолели эту преграду. Только на выезде Горелому все же пришлось подталкивать, взявший было зарываться «Днепр».
Поселок Боев Завод представлял собой десятка два дворов, выстроенных вдоль дороги, которая вела на Калугу. Жителей в ней было немного. В основном старики, которые не хотели покидать родные места так и продолжая доживать свой век в этой глуши. С миром их связывала железная дорога, по которой можно было добраться до Брянска, что бы закупить продуктов, как правило, на неделю. Благо, что поезд ходил аж, три раза в день. До деревни Стайки было бы проще и ближе добираться. И магазины продуктовые там были. Но не имелось у местных жителей личного транспорта. Раньше пешком ходили, но с возрастом это стало весьма и весьма затруднительно. Ну, если только при большой необходимости.
На скорости, что бы ни привлекать внимания, оставляя за собой столб белесой пыли, «Днепр» промчался по деревне. Но все же две старушки у колодца, прикрыв от солнца глаза козырьком ладони, проводили их внимательным взглядом. Да еще дедок в вылинявшей от времени кепке и с удочкой на плече с пониманием покачал головой. Для местных не было секретом то, что если пожаловали «залетные» то наверняка на поиски оружия. А как напьются, – жди разрывов снарядов и мин. Раньше и в деревню по ночам наведывались: по огородам да курятникам пошарить. Сейчас, вроде бы, поспокойнее стало, но двери по ночам запираются плотно и собака имеется в каждом дворе. Да у иного старика и карабинчик найдется на не званного гостя.
Миновав деревню и вогнав мотоцикл в облюбованную нишу среди бурелома поросшего молодняком, Чомба заглушил мотор и снял шлем.
- Разоружаемся. «Шапки» как всегда, вон в ту воронку спрячем.
Горелый вылез из коляски и стал вытаскивать из багажника рюкзак с прибором, лопаты и прочую поклажу.
- Щуп брать будем? – спросил он, затягивая потуже лямки на своем вещмешке.
- А как же. Пожрать тоже с собой возьми. Много ходить сегодня не будем, если повезет, то копаем только на одном месте.
- Прибор расчехлять?
- Да ну его. Если только на обратном пути. Ну, давай покурим на дорожку. Километра полтора топать, однако.
- Покурим…
Лес, что у реки Рессета, был сплошь ископан охотниками за оружием и прочими военными трофеями. Наверняка, что ям оставленных войной, было гораздо меньше, чем послевоенных шурфов. Были тут и разработки Чомбы и Горелого.
- Смотри-ка, совсем свежий раскоп. – Горелый присел у ямы с бруствером из еще влажного, желтого песка.
Под пальцы попадались русские гильзы и гнилые патроны, оставленные за ненадобностью.
- Винтовку подняли. – сообщил он напарнику, обнаружив затыльник от приклада и кольцо-хомут, когда-то скрепляющее ложе со стволом.
- Ржавчина. - сделал вывод Чомба, рассматривая и в самом деле порядочно изъеденные коррозией запчасти.
Выйдя на крутой, поросший сосонником берег реки, они двинулись по направлению течения реки. Вскоре под ногами стала угадываться дорога. Старая заброшенная военная дорога.
- Стоп! Вот она сосна! – Чомба остановился у высокой, древней сосны, которая росла здесь не меньше сотни лет. – Теперь вниз через хмызник.
Не удивительно, что раньше сюда ни кто не заглядывал кроме случайных рыбаков. Непроходимый бурелом, торчащий голыми, обломанными сучьями, порос частым, густым кустарником. Что бы пробиться сквозь него, проходилось налегать всем телом, почти что падая на гибкие ветки. Где продвигаться становилось совсем невозможно, в ход шли тяжелые, охотничьи ножи, сделанные по принципу мачете. Метров через тридцать кустарник поредел, уступая место сосоннику, по которому они и выбрались на берег Рессеты. Река в этом месте делала поворот, огибая выступающий берег, поросший яркой, изумрудной травой. У самой воды высились несколько толстенных дубов, таких древних, что наверняка помнили они не только войну, но и более давние времена. С той стороны реки густой стеной высился все тот же лес, отделяя этот уголок от посещения случайных и неслучайных прохожих.
- Вон в тех зарослях, у сломанного дуба видишь холм? – Виталик указал рукой в сторону расщепленного, надо полагать молнией, векового дуба.
- Вижу. Там блиндаж? – Сергей опустил с плеча на землю связанные вместе щупы и лопаты.
- Ну, если не обманули, то там.
Чомба снял с плеч рюкзак и стал медленно обходить холм, вглядываясь в заросли кустарника и густой травы. Сергей решил делать обход в другую сторону.
- Есть! – закричал он, заметив провал образованный упавшим совсем недавно деревом. Падая, оно выдрало корнями комья грунта, обнажая прогнившие бревна и лаз, пока еще неизвестно, куда.
- Здесь были твои браконьеры. Видишь? – указал он на смятую пачку от сигарет и несколько окурков в примятой траве.
- Да… Тащи инструменты и рюкзаки. – распорядился Чомба.
Расширив лаз лопатой и, вытащив несколько обломков трухлявых бревен, он достал из рюкзака два больших квадратных фонаря с удобными ручками, работающих на аккумуляторах. Один он вручил Сергею, а второй включил и скрылся до пояса в дыре. Замерев минуты на две, он вылез из провала и поставив фонарь на землю, снял шапку, утирая ею вспотевшее лицо.
- Ну что? – нетерпеливо спросил его Горелый. – Что там?
- Есть! Такого, брат, ты еще не видел… И я тоже. – прошептал Чомба. – Готовь инструменты и мешки. – добавил он чуть громче.
Фонари были мощными и поэтому освещали почти все помещение блиндажа.
- Вот бы кинокамеру сюда! – восторженно воскликнул Сергей.
А снимать и в самом деле было что.
Блиндаж был примерно десять на десять метров и построен так, что можно было стоять, не пригибаясь человеку среднего роста. Стены были срублены из толстых бревен, как и потолок, с которого свисали проросшие сквозь крышу корни кустарника. Напротив лаза находились какие-то полки типа стеллажей в три яруса, на которых лежали ящики и что-то еще между ними. Посередине, упираясь торцом в стену, стоял самодельный стол с длинными лавками вдоль него. На столе стояла керосиновая лампа, расчехленная рация, котелки и металлические кружки. С края свешивалась, покрытая пылью, развернутая карта, придавленная офицерской, полевой сумкой. С боку, вдоль стены, были настроены нары-лежанки. На них, у стола и на полу лежали убитые 50 лет назад солдаты и офицеры. Вернее то, что от них осталось. Одежда на них давно истлела, но достаточно сохранилась, что бы определить, что мертвые были красноармейцами. И, в основном, офицерского звания.
- Смотри-ка, Виталь! И полы тесовые! – восторгался Сергей, притаптывая сапогом по толстым доскам. – И не сгнили же!
- Какие, на хрен, полы! – возмутился Чомба, срывая с крюка вбитого в стену, немецкий автомат МП-38. – Ты это видел? А это?
Он схватил за ремень лежащего грудью на столе скелета, от чего череп качнулся и, потеряв челюсть, перевернулся на темя, покачиваясь перед керосиновой лампой. А Чомба, расстегивая кобуру, вытаскивал блеснувший вороненой сталью пистолет ТТ.
- Даже ППШ у них. Это в 41-м то! – не переставал удивляться Горелый, держа в руках, слегка порыжевший автомат.
- Давай посмотрим в ящиках. – предложил Чомба, слегка успокоившись.
В ящиках находились патроны, как в цинках, так и россыпью. А так же гранаты Ф-1 и запалы к ним. Сбрасывая на пол котелки и каски, Виталик извлекал на свет распухшие банки консервов, сумки с противогазами и всякие другие вещи военных времен. Угомонившись, он попробовал на крепость край полки, на которую потом присел и, чиркнув спичкой, прикурил сигарету.
- Это же Клондайк! Как вывозить все это будем?
- Надо временную захоронку сделать в неприметном месте. – разумно предложил Горелый.
- Верно мыслишь… - Чомба осмотрелся еще раз по сторонам и подняв с пола «трехлинейку» с примкнутым штыком, зачем-то попробовал пальцем его острие. И тут он замер, приоткрыв рот, от чего сигарета повисла, прилипнув к нижней губе. Аккуратно прислонив винтовку к стеллажу, он приподнялся и медленно двинулся в дальний, плохо освещенный угол блиндажа.
- Ты чего? – спросил Горелый, и тут же опешил, увидев то, что так поразило Чомбу.
В дальнем углу стоял небольшой, но довольно-таки вместительный сейф, напоминающий скорее ящик с приваренными ручками для удобства при переноске.
- Закрыт, собака! – Чомба пытался подцепить пальцем край дверцы сейфа.
- Так ключ же у кого-то должен быть. – предположил Горелый.
Связка ключей нашлась у офицера, с нашивкой политрука на рукаве, лежащего на нижнем ярусе нар. Дверца все же не поддавалась, пока они не догадались воспользоваться керосином сохранившемся в одной из ламп. И замок, поупрямившись, сработал и допустил их к содержимому ящика.
Отсыревшие, местами покрытые плесенью, в сейфе лежали бланки наградных листов, как заполненные, так и оставшиеся навсегда пустыми. Еще какие-то документы, характеристики и комсомольские билеты, коробочки с орденами и медалями, несколько деревянных печатей. В глубине лежали два пистолета в кобурах: наш ТТ и трофейный «Парабеллум», а так же три коробки патронов к нему. Еще топографические карты и жестяная коробка-ящик, размером не больше обувной. К ней тоже подошел ключ из найденной связки. В коробке под листом с печатным текстом лежали: золотые украшения, зубы и коронки, а так же золотые часы и браслеты и другие предметы, явно благородного металла.
- Акт об изъятии. – читал Горелый текст на листе плотной бумаги с несколькими гербовыми печатями и многочисленными подписями. – В общем золото и драгоценности отобранные у мародеров. – сделал заключение он.
- Это на сколько же здесь барахла? – восхищался Чомба. – Это ж мы скоро на «Мерседесе» в лес ездить будем!
- Поделить бы… - заикнулся было Горелый.
- Поделим, поделим. Сдадим втихаря, купим необходимое для поиска, а что останется, обязательно поделим.
Чомба закрыл коробку на ключ и положил связку себе в карман. Что-то нехорошее, скользкое и холодное шевельнулось в душе у Сергея. Судорожно сглотнув ставший в горле ком, он стал с напускным безразличием разглядывать новенький, наверное так и не убивший ни одного врага, пистолет ТТ.
- Нужно собираться. – заторопил Чомба, - Тайник сделаем по выезду из леса у высоковольтки – там искать ни кто не будет. Мешки тащи…
Прижимая к груди коробку, он вылез на свет первым, и стал упаковывать ее в свой рюкзак.
- Ну что стоишь? Ждешь пока какой-нибудь придурок не заявится? – Виталик схватил полиэтиленовый мешок из под удобрения, юркнул в земляную нору. Вывезли почти все. Оставив погибшим бойцам лишь несколько касок, телефонные аппараты и керосиновые лампы. Пока Горелый копал тайник у стальной опоры высоковольтной линии, Чомбе пришлось несколько раз мотаться взад-вперед, перевозя «трофейное» имущество.
- Себе ничего не бери, – повяжут. – поучал он Горелого, хотя тот прекрасно видел, как командир засунул в карман своего рюкзака «Парабеллум» и пару пачек патронов к нему. Так и не решившись втайне забрать один из пистолетов, он все же сунул во внутренний карман куртки новенькую «лимонку» предварительно вкрутив в нее взрыватель.
- Вот, гад! – шептал он сквозь стиснутые зубы, - Обманет! Как пить дать, обманет!


* * *

[kusnez]

Путь от Рессеты до Лютой они пролетели как на крыльях. У Чомбы было настолько хорошее настроение, что мечтательная, эйфорическая улыбка не сходила с его лица. Лужи были преодолены на полной скорости, с брызгами и паром от перегретого двигателя. Горелый же, напротив, был хмур и погружен в свои мысли. Не доезжая старого, немецкого кладбища, Чомба резко заложил вираж и свернул с дороги на обочину.
- Вытряхиваемся. – нараспев протянул он, спрыгнув с «Днепра» как. ковбой с горячего мустанга.
- Слушай, Виталик, а стоит ли? И так уж подфартило, куда больше? – Горелый нехотя вылезал из коляски.
- Нет, дружан, такую удачу надо разрабатывать до конца. Иначе она вильнет хвостом – и поминай, как звали.
- Ну, как знаешь. А где же здесь копать?
- Вон те две впадины видишь? Все что в них есть – все наше. – пояснил Чомба и взяв большую штыковую лопату направился к двум едва заметным углублениям в земле. – Щупать не будем, просто выкопаем. Вон та – твоя, а это – моя. – поделил он, втыкая лопату в сухой грунт.
Эти места Горелый знал хорошо. 1941-й и 1943-й год переплелись в общую картину боев той далекой войны. Смешались друг с другом останки, побратались, если можно так выразиться, души бойцов, павших в те огненные годы. А бои были горячие, если судить по многочисленным находкам. Попадались и снайперовские винтовки, и даже немецкие огнеметы. Среди убитых немцев встречались солдаты, обутые в альпинистские ботинки и с эмблемами на фуражках изображающими голову оленя, между рогами которого высился лучезарный крест. В другое время Горелый с удовольствием бы «работал» эти места, но не теперь, не с нынешним настроением. Он втыкал лопату в землю неохотно, часто роняя ее и ядовито сплевывая. А Чомба радостно вскрикивал, высыпая на бруствер горсти ржавых гильз и патронов.
- Смотри-ка, - он в очередной раз подскочил к Горелому, - Видал?
В его руках поблескивал нагрудный знак армии Вермахта со сломанной застежкой, представляющий собой дубовый венок, перекрещенный винтовкой с примкнутым штыком. На вершине венка восседал орел со свастикой в когтях.
- Вот награда за нашу отличную работу. – и он снова нырнул в свою яму, продолжая яростно выбрасывать землю.
Под лопатой Горелого тоже звякнуло и он выковырнул из мешанного грунта пару подсумков плотно набитый патронами к винтовке системы Мосина и ржавую гранату Ф-1 со вкрученным взрывателем. Воткнув лопату в землю, он достал из кармана алюминиевый патсигар и закурил сигарету. Опустившись на дно вырытой им ячейки, он смотрел на «лимонку» и о чем-то думал. Потом, выглянув из ямы, вновь присел и достал из кармана свою, зеленую «эфку» с взрывателем, на котором еще не стерлась заводская смазка. Ласково погладив рубчатый бок пальцем, он бережно спрятал ее обратно. Затем поднял найденную, совсем ржавую, и стал обушком ножа оббивать с нее тесно-коричневую коросту. Запал из нее выкрутился на удивление легко, от руки. Он осторожно положил его рядом с собой на землю. В изъеденный коррозией корявый корпус гранаты он вкрутил блестящий «карандаш» от своей, уже любимой игрушки. Сигарета, догорев, больно обожгла губы, и он выплюнул окурок, стирая рукавом прилипшие крошки табака. Поупражнявшись, ладно ли прижимается скоба к корпусу, он разогнул усики чеки и потянул за блестящее кольцо. Из соседнего раскопа доносилась любимая Чомбина песня: «От героев былых времен…»
- Не осталось почти имен… - прошептал Горелый и без замаха, от груди бросил гранату в соседнюю яму.
Взрыв был не то что бы громкий, но резкий и неожиданный для этой обыденной, лесной тишины с ее птичьим пением, звоном комаров и, пронизанной летними лучами солнца, зелени деревьев. Сразу стало напряженно тихо и безвозвратно глухо. И будто померк этот густой, наполненный хвойным запахом, день.
- А-а-а. – тянул Горелый, сжимая голову руками и уткнувшись лбом в сырую стенку ямы. – Дурак, дурак! А-а-а…
Замерев на секунду и опустив руки, он посмотрел вверх на пронзительно синее небо, на котором, как и пять минут назад, висело легкое, перистое облачко. Медленно, осыпая комья земли, он выбрался из раскопа и, не выпрямляясь на дрожащих ногах, как в падении, пробежал несколько шагов до соседнего, высокого бруствера. Упав на него грудью, он осторожно заглянул вниз. Неловко подвернув под себя правую руку, на боку лежал Чомба. Левую он прижимал к животу. Клочья рубахи и синей майки не позволяли видеть рану, но густо-красная кровь быстро пропитывала ткань, струясь между пальцами и окрашивая песочного цвета армейские штаны в темно-коричневый, тяжелый цвет. Его широко открытые глаза остановились на Сергее.
- Серега, - произнес он медленно, по слогам. – Что это? А? Больно-то как.
Его нога дернулась и, распрямляясь, вдавила в землю лопату с переломанным черенком. Горелый сполз назад по брустверу и скорчился в нелепой позе, закусив зубами манжет куртки. В висках ощутимыми, гулкими ударами пульсировала кровь, заполняя мозг и не давая протиснуться туда ни одной мысли. Только необъятный ужас. Он прислушивался к себе, ощущая, как внутри начинает шевелиться маленький родничок страха, который, разрастаясь, наполнял желудок противным холодом и волнами поднимался выше к груди. Вот он объял голову и вцепился маленькими, мелкими зубками в виски. А руки и ноги вначале ослабли, что бы потом заколотиться противной мелкой дрожью, от которой челюсть ни как не хотела встать на место и прожаться к верхним зубам. Она уезжала куда-то вправо, затем влево, находясь в постоянном движении. В глазах нарастал серый туман, мельтешивший мелкими звездочками и сгустками. Вдруг все оборвалось и тугой, вонюче-шершавой струей изо рта вырвались рвотные массы и ударяясь об землю разлетелись липкими брызгами и кусочками не переваренной пищи. Он отполз в сторону, тупо глядя на обгаженную траву с белыми и розовыми цветочками клевера. Сплевывая липкую слюну, он рукавом пытался вытереть брюки, размазывая зловонную жижу. Высморкавшись и вытерев пальцы о траву, вновь пополз по брустверу и, так же осторожно, заглянул в яму. Остекленевшие, широко раскрытые глаза Чомбы смотрели вверх, в бездонно-синее небо. На губах пузырями застыла темная кровь и медленной струйкой, загустевая, тянулась по подбородку, обрываясь на бездыханную грудь. Рука безвольно упала и уже не прикрывала рану на животе, из которой торчали неожиданно-яркие внутренности.
- Виталик… - негромко позвал Горелый. – Виталик!
Виталик был мертв. Горелый испуганно осмотрелся по сторонам и осторожно, осыпая комья земли, сполз в яму. Рядом с головой Чомбы, поблескивая на солнце, лежал верх разорвавшегося запала. Он судорожно схватил его и, до боли сжав в пальцах, еще раз заглянул в глаза Чомбы.
- Ну, вот и все. Готов. – подытожил Сергей.
Выбравшись из Чомбиной ямы, он подбежал к своей и отыскав взрыватель от старой, найденной им гранаты, стал спешно обламывать его нижнюю часть с боевым зарядом. Когда это ему удалось он, так же как и первый раз, разогнул усики и вытянул кольцо. Пружинный механизм не сработал. Он стал нервно стучать им по лопате, приговаривая: «Ну, давай, давай же…». И на этот раз ему повезло. Внутри сухо щелкнуло и из обломанного конца выскочило жало бойка. Вернувшись к «могиле» товарища, он бросил взрыватель и чуть поодаль кольцо. Подумав, сгреб с бруствера и присыпал их несколькими горстями земли. Осколки своего взрывателя, широко размахнувшись, забросил в ближайшие кусты. Вдруг, спохватившись, метнулся к лопате и, схватив ее, поспешил в те же кусты, срывая лицом липкие, упругие нити паутины. Долго ползая на коленях, он все же нашел выброшенные им улики и аккуратно поддев дерн у корней старой сосны, спрятал их в землю. Туда же он отправил и свою «эфку». После чего внимательно осмотрел тайник и остался доволен содеянным.
Коробка с «мародерскими» трофеями и «Парабеллумом» лежали на месте. Упаковав их в оставшийся целлофановый мешок, он отправился к гражданскому кладбищу, которое находилось неподалеку, метрах в двадцати от происходящего события. Так уж распорядилась история, что старое немецкое кладбище и еще более старое гражданское, находились почти рядом. Лишь дорога разделяла их между собой. Последнее было действующим и на нем, до сих пор, хоронили умерших из ближайших деревень. Видимо, из соображения, что родственники должны покоиться рядом с родственниками.
У дальнего края погоста, Горелый облюбовал приметную могилку с памятником и оградкой, окрашенной в голубой цвет. Войдя сквозь открытую калитку, он, убрав с холмика венки, стал копать яму у самого основания памятника. Выкопав, насколько хватило длинны рук и подкопав немного вбок, аккуратно опустил туда туго перевязанный целлофановый пакет и засыпал тайник землей. Затем, сверху, положил те же старые венки и, привстав, полюбовался на дело рук своих. С фотографии на него смотрел пожилой человек в военной гимнастерке. Легкая улыбка чуть тронула его губы, волосы, по давнишней моде, были гладко зачесаны назад, открывая высокий лоб. Не для смерти, разумеется, фотографировался он, а эвон как получилось.
- Козлов Николай Тимофеевич. – прочитал Горелый, шевеля губами. – Ну что ж, талант великого тенора я забыть не в праве. Как ни будь, наведаюсь, помяну душу упокоенного раба Божьего.
Сергей Горелов ни машину, ни мотоцикл водить не умел. Может быть из соображения, что машину он никогда не приобретет, а мотоцикл ему не нравился, обучаться вождению он не хотел. А возможности такие были: ДОСААФ, который до армии, да и так, за компанию с друзьями. Ну не хотел он тратить ни времени, ни денег. Когда-то далеко в детстве, был у него газовый мопед. Сезона два он ездил на нем, но, так и не научившись чинить маленький движок, с которым были постоянные проблемы, а так же, не приспособившись плавно трогаться с места, ему, все же, пришлось продать его соседу, надо заметить, по довольно-таки выгодной цене. Теперь эта его техническая неграмотность была, ой как не кстати. Походив возле «Днепра», он собирался с мыслями, вспоминая все, что необходимо для приведения этого механизма в рабочее состояние. И все бы ничего, но где там первая, а где какие скорости? Но все же Горелый его завел и умудрился стронуться с места на, черт его знает, какой скорости. Медленно, дергаясь и надрываясь двигателем, мотоцикл двинулся в сторону моста через реку Лютая. Коляска постоянно стягивала его в сторону, но он выправлял руль, держась старой, поросшей травой, дороги. Удалось добраться и до моста. Но, скатившись на него, колесо коляски попало в щель между бревнами и «Днепр» чуть не свалился вниз, в темную, поросшую кувшинками и ряской, мутную воду. Благо двигатель заглох, а круто повернутое переднее колесо уперлось в крайнее бревно.
- Все, приехал… - пробурчал Горелый и присел с упрямым «Днепром» рядом. – что дальше?
Но и на этот раз все удачно определилось. Не прошло и часа, как со стороны Обельны на старой дороге, по которой раньше пролегала «узкоколейка», показался ярко-красный «Иж» с двумя мужиками не нем. Остановившись у въезда на мост, они с ходу оценили обстановку.
- Ну что, земляк, застрял?
Горелый смотрел на них пустыми, ничего не выражающими глазами и молчал.
- Что молчишь, пьяный что ли? – и один из них подошел к Сергею.
И тогда он с удивлением почувствовал, как из глаз потекли слезы. Не притворные, а самые настоящие слезы. Кривясь в некрасивой гримасе и рыдая, он отрывисто объяснял:
- У меня, там, у старого моста, что возле кладбища, товарищ подорвался. А я на мотоцикле не умею… А он там мертвый лежит…
- Как подорвался? – мужики переглянулись. – Ты что, браток?
- Копал-копал и… взрыв. Мертвый он… - и Горелый тихо завыл, уткнув лицо в колени и укрываясь руками.
- Так. Ну-ка, посторонись. – они помогли ему подняться и перевели на ту сторону моста. Без особых усилий, они вытащили застрявший «Днепр» и, не запуская мотора, перевезли и его.
- Давай, парниша, садись и поехали. – скомандовал один из них.
- Да подожди, Митяй. Пусть оклемается. Видишь – не в себе он. - рассудил второй мужик. – Я, наверное, с ним останусь, а ты дуй и вызывай милицию и скорую. И сам возвращайся. Дело-то, вон какое…
- Лады. Пусть так и будет. На-ка, нальешь ему. – и первый, порывшись в рюкзаке, достал початую бутылку водки и пластиковый стаканчик. Подумав, добавил промасленный газетный сверток, надо полагать, с чем-то съестным. – Пусть успокоиться малость.
Без проблем преодолев просевший мост, он выскочил на дорогу и, кивнув на прощанье, рванул по присыпанной хвоей лесной дороге, выжимая из мотоцикла все, что можно. Пахнувший бензином сизый дым повис над землей, и стал медленно-медленно растворятся в безветрии. Утихло вдалеке и тарахтение двигателя, уступая место спокойным, гармоничным звукам леса. В зелени деревьев закуковала кукушка, как будто и в самом деле знала великий секрет: сколько кому жить.


* * *


Сергея Горелова не один раз вызывали в местное отделение милиции, где он неоднократно давал показания, повторяя одно и тоже. Вспоминал подробности произошедшей трагедии, прошлые поездки на места былых сражений и еще какие-то мелочи «дружбы» с Виталиком. Возили его и к реке Лютой, пунктуально записывая и фотографируя все, на чем он заострял их внимание. Был и обыск: и у него и у погибшего Чомбы. У него, кроме безобидной «ржавчины» и охотничьего ножа, ничего больше не нашли. А вот у Чомбы, напротив, было найдено очень много такого, чего хватило бы на почетную статью уголовного кодекса, а впоследствии и на приличный срок. Но что можно спросить с мертвого? Было возбуждено дело, по причине хранения и ношения холодного оружия и даже «шили» какое-то соучастие в незаконно проводимых раскопках на местах боевых действий. Но упорство его жены и родителей, плюс двоякое решение экспертизы относительно ножа, признанного пригодным скорее к сельскохозяйственным работам, чем к преступным действиям, сыграло решающую роль. Дело было закрыто, но все же переправлено в отдел КГБ на их усмотрение, где Сергей был поставлен на особый учет. На этом все и закончилось.
Похороны Чомбы стали ярким событием нашего маленького городка. Почти все его население провожало покойного в последний путь. Потом долго еще ходили сплетни и строились домыслы о том, как он копал, и как опасны ржавые мины и снаряды, если их потревожить, извлекая на свет из глубин земли. На месте гибели Виталика у реки Лютая был поставлен памятный, сварной крестик с именной табличкой на нем. Копатели, проходя мимо, не забывают товарища по щупу и лопате. Присаживаются, поминают и даже зажигают свечи. А так же рассуждают о превратностях поискового ремесла, вспоминая остальных погибших соратниках. И, надо заметить, что их год от года, становится все больше и больше. Смерть не разбирает ни возраста, ни цвета: «черный» ты или «белый». Рвутся боеприпасы и гибнут любители искать то, что не теряли.


* * *


Месяца полтора ходил я к Горелому, пока он поэтапно не закончил свою исповедь. Посещать его старался с утра, пока он не опохмелился и не окунулся в мутное забытье. Были у него посетители и кроме меня. И что-то, видимо, давал им Сергей в обмен на выпивку. Да и деньги у него водились постоянно. Может, успел да начала бесконечного запоя «слетать» к заветной высоковольтке? Не исключено, но об этом он со мной не делился, неуклюже уходя от темы.
Умер Горелый два с половиной года спустя после похорон Чомбы. Умер от тяжелой, запущенной пневмонии. А когда в морге делали вскрытие, то обнаружили еще и цейроз печени в крайней стадии. Последние месяцы перед смертью он, не то что бы ночевал, а скорее жил в старенькой, видавшей виды, палатке поставленной в огороде. Есть – ни ел, а скорее закусывал. Надюха пыталась вылечить мужа и устраивала его в местный наркологический диспансер. Но какое там…
Был на похоронах и я. Прошли они намного скромнее, чем у Чомбы. После всех произошедших событий, не один вечер размышлял я о том, что происходило у меня на глазах, сопоставляя с тем, о чем поведал Горелый. А нынешней весной не сдержался и съездил к старому мосту у Лютой. Бродил по местам, знакомым мне по его рассказам. Посидел на месте гибели Чомбы. Даже выковырнул из земли несколько осколков от той гранаты, которая сработала благодаря новенькому взрывателю. Стоя у немецкого кладбища, погадал – под какой сосной припрятал Сергей свои улики. Да где угадаешь… Напоследок прошелся по гражданскому кладбищу со свежеподкрашенными памятниками и оградами по случаю прошедшей Пасхи. Кто-то из родственников посетил и могилу Козлова Николая Тимофеевича. Поправил холмик и воткнул несколько пластмассовых цветочков у подножия памятника. Посидел я, покурил, всматриваясь в улыбающиеся лицо на фотографии. «Скажешь что, Николай Тимофеевич? Поведаешь, чем окончилась история на могилке твоей? Один раз тревожили делами грешными, мирскими покой твой, или возвращались за доверенным тебе золотишком?»
Молчит Тимофеевич, лишь улыбается и щурит еще совсем не старые, мудрые глаза свои.
На дворе уже осень. Сентябрь, Листья пожелтели и начинают опадать на еще не остывшую от летнего тепла, землю. Сильных дождей пока не было, но скоро, придет время, и зальют. Разведет дороги, разольются лужи. Не пройдешь, не проедешь. Если только на тракторе? У моего знакомого есть новенький трактор «Беларусь». Согласится ли он добросить меня да места, что у реки Лютая? Или лучше уж одному, пешочком?
«Как думаешь, Николай Тимофеевич???»


И. Поляков.
Г. Карачев.