Воспоминания о ВОВ, родные и близкие вспоминают как это было Опции

[Vovkomper]

Знакомая вспоминает (пересказываю своими словами):
Была молодой - 20 лет, два года как замужем (муж только отслужил и должен был вернуться домой, но началась война).
Перед приходом фашистов в Брянск, жила в деревне.
Решили уходить (эвакуироваться), но не успели. Под Комаричами в деревне, где стояли на постое, завязался бой.
В деревне было много наших молодых солдат с винтовками, но самого боя не видела - все местные и остальные гражданские попрятались кто-куда.
Их человек восемь набилось в риге, места совсем мало. В разгар боя какой-то солдатик забежал и стоял у входа - смотрел через щель за происходящим.
Запомнилось, что в одном месте от шинели шел пар - подумалось тогда - это рана, теплая кровь выходя остывает. Постоял он, оглянулся на них и рванул наружу, в бой.
Потом фашисты согнали местных хоронить за деревней погибших. Кого в воронке, кого в окопе. Так началась (лично для меня) оккупация.
Старшие не разрешали нигде показываться, а немцам говорили, что заразная...
Конец.

Пока так, постараюсь добавлять.

Приглашаю всех форумчан подключаться, у многих родные и близкие воевали или пережили тягости ВОВ,
обязательно найдется несколько строк воспоминаний, о которых мы нигде не прочитаем и не узнаем.
О боевых вомпоминаниях желательно полнее - с упоминанием фамилии, звания, места службы.

Сообщение отредактировал Vovkomper - 12.1.2012, 16:11

[mitja32]

Можно ли побыть под расстрелом еще не родившись? МОЖНО!
Недавно был юбилей моей мачехи, замечательной женщины, заменившей мне и моим братьям мать, маминой родной сестры - Корнеевой (Лащенковой) Марии Григорьевны. Так вот за столом, между тостами и воспоминаниями я услышал эту удивительную и такую рядовую для тех лет историю. Рассказчиком был мой отец, а ему рассказывала моя бабушка (мамина мать). Не берусь повторять дословно. Сделаю это, так, как я всё это понял, то есть в моём художественном изложении (пардон!). Надо понимать, что много таких историй, нигде не записанных могут передаваться "из уст в уста", как народная молва - основа для былин и всякого народного эпоса (если найдется кто почище меня поэт и изобразит нечто подобное эпически...). Но... я отвлекся...
В сорок первом году немцы оккупировали Брянщину и до осени 1943 года область (тогда часть Орловской, Смоленской и других областей, согласно тогдашнему административно-территориальному делению) была в эпицентре партизанской войны. Мой дед Лащенков Григорий Степанович - тогда еще достаточно молодой человек (26 лет) ушел в партизанский отряд не прельстившись на обещания оккупационных властей о свободе и "новом порядке". В деревне Угревище Комаричского района осталась у него жена беременная (тогда еще не знали, что двойней - двумя девочками) и маленькая трехлетняя дочь (моя мама). Когда фронт откатился на восток, а партизанские действия стали ощутимо тревожить оккупантов, в районах активного партизанского движения немцы в содружестве с предателями и холуями из местных организовали карательные мероприятия против партизан, которые часто были направлены не против партизан, как таковых - сунься в наш лес, а против местного населения, как питательной среды партизанского движения. Брались "на карандаш" дворы, откуда по сведениям новой "власти" кто-нибудь ушел в партизаны. Не удалось скрыть, что муж в лесу и моей бабушке. При очередной карательной зачистке пришли и к ней во двор... Уж наверно было все там... и плач детей и вопли обезумевших женщин и белые повязки на рукавах полицаев и подвыпившие представители "высей расы"... и что-то горело, и лаяли на беду себе на непрошенных гостей дворовые собаки...Беременную женщину (мою бабушку) выволокли во двор, поставили на колени и пьяный немец передернув затвор автомата, вещая, что перестреляет всю "партизанскую сволочь" прицелился ей в затылок... Второй немец, которому вся эта затея с убийством беременной русской бабы была явно противна, пытался отговорить товарища: "Да брось ты её, Ганс (или Фриц)! Их все равно отправят в рейх работать на нашу победу..." Ганс (или Фриц) отвел ствол автомата чуть в сторону и дал очередь над ухом полумертвой от ужаса женщины, заржал, пнул ее ногой и ругаясь пошел прочь со двора.
Вскоре родились двойняшки - сестры, названные Галей и Машей. А еще через некоторое время всех местных, имевших родственников в партизанских отрядах, как нелояльных оккупационным властям собрали и вывезли. Так моя бабушка с тремя детьми попала в Латвию, в лагерь Саласпилс, который теперешние власти этой страны называют "трудовым", умалчивая об его истинном предназначении. Мать рассказывала мне, что помнит, как ходила к забору из колючей проволоки, отделявшему хозблок от бараков и женщины, работавшие на кухне давали ей картофельных очисток, а другой раз и целую картофелину... Так выживали там...
Деда моего убило в партизанском отряде. Я писал об этом раньше. Перезахоронен он с еще несколькими своими товарищами в д.Березовка (бывшая Черня) Суземского района.
Одну из девочек - Галю забрали у бабушки в лагере и, не знаю как, она попала в латышскую семью. Бабушку и мою мать с сестрой освободили наши. Потерянную сестру долго искали после войны и нашли! Нашла её моя мать в шестидесятых годах. Матери моей давно нет..., а в Риге до сих пор живет моя тетя, только не Галя, а Марите, как назвали её приютившие новые латышские родители. Она очень похожа на мою мать и на свою сестру - мою мачеху. И у меня в Риге есть двоюродные сестры Андра и Эгита, которых я видел только на фотографиях...
Такая вот "история с географией". А если бы Ганс (или Фриц) оказался упрямым ослом и не отвел автомат в сторону, то в суверенной Латвии, так лояльно относящейся к своим ветеранам СС было бы сейчас на несколько "латышей" меньше.

[viktor2009]

Это было под севском. ч. 2
Ольга Антоновна Гладнева

В честь освобождения и Дня города Брянска
17 сентября




М. Ф. ПОПОВА (ЖУРИНА)

И СМЕРТЬ И АД СО ВСЕХ СТОРОН

Часть 2.


И видит свою вторую половину! Во сне такое не каждому приснится, а тут – наяву... Сказывали, что до вечера дожил, да ещё и с родными разговаривал...
– Да-а-а... Срез пришёлся, видно ниже рёбер... А тут к крышке стола прижало, кровоток прихватило... Были бы рядом врачи... Хотя что это за жизнь бы... такая, – прервала невольно рассказ.
– Нет. Мучиться так... Царство ему небесное. А «Катюши» уже говорили реже. Но как только завоет, засипит – все в укрытие. Мы, трое подружек, прижались к стене подвала, стоим шепчем «Отче наш», а в открытых дверях стоит девушка лет восемнадцати, у которой на днях должна состояться свадьба, и говорит:
– Что вы там шепчете? Если – убить, то оно убьёт, хоть шепчи, хоть не шепчи! Вот мамка блины печёт – сейчас пойду горячих блинов поем!
А тут как жахнет снаряд! Люди, что посреди подвала стояли – крестом друг на друга попадали, крыша подвала рухнула и прямо на них.
А мы как стояли трое по-за стеночкой, так и стоим… Дверь ударом волны захлопнуло и засыпало. Когда всё стихло, люди начали выбираться из-под рухнувшей крыши. Все с ушибами, ранами, в крови. Кое-как протиснулись к двери, кое-как отодвинули, образовав узкую щель, в которую пролезть смогли только мы, дети.
Там, снаружи, стоял парень – жених той девушки. Он начал нам помогать отгребать от двери землю… А под землёю – девушка. Он повернул её к себе лицом и – потерял сознание. Это была его невеста, с которой они дружили со школьной скамьи и на днях должны были пожениться. Так она и не успела ни горячих блинчиков поесть, ни фату надеть. Это была последняя в нашем селе жертва войны. Вскоре «Катюша» так заговорила, что фрицы кто на чём, кто в чём помчались в панике вон из села! Мы же, боясь их мести, забились в уцелевший погреб, закрылись и молчим. Наступила тишина. Мы ж ничего не видим и не понимаем – ушли ли все немцы, или группа притаилась за дверью и ждёт нашего выхода, чтобы скосить очередью автомата. Вдруг – стук, стук в дверь.
И голос: «Не надо взламывать... Напугаешь…» И опять – стук, стук. Нет, не прикладом, не кованым сапогом. Стук уважительный. И голос такой родной, желанный: «Откройте, товарищи! Свои мы, русские!» И такой сразу у всех крик радости из груди:
– На-ши! Наши! Открывайте! Быстрее!
Двери распахнулись, все бросились обнимать, целовать этого молоденького красноармейца, приговаривая: «Миленький, родной!»
А он просил принять раненого товарища и перевязать ему раны, так как он сам спешит с остальными бойцами подальше отогнать врагов от села. Товарищ был весь изрешечен пулями. Одна девушка перевязала раны, протёрла запекшуюся, смешавшуюся с землёю кровь. Раненый успел рассказать, как они трое – разведгруппа – нарвались на засаду, где и не предполагали и что из троих остался вот он один. Но через несколько часов скончался и он. Вернувшиеся товарищи завернули тело в плащ-палатку и забрали с собой. С ними, с нашими, ушёл и тот паренёк, которому жгли огнём ноги немцы, пытая.
– Лучше в бою погибну, чем тут, не дай бог, опять вернутся фрицы! – сказал тогда он...
Да-а-а... Спустя много лет после Победы, я, поступая на работу уже тут, в Харцызске, услышу и удивлюсь встрече. Принимавший от меня документы вдруг спросил:
– Ты смотри! Из Княгинино! Во время войны ты была в Княгинино?!
– Была!
– А ты помнишь ту часть, которая освободила ваше село и с которой ушёл ваш хлопчик с обожженными ногами?
– Помню! Конечно – помню! Как же можно забыть?! Всё помню! А где же он? Он – жив?
– Нет, милая моя – погиб... Врагу удалось сосредоточить такую силу под Севском, что нашей части, только – только вышедшей из затяжных боёв, с такой ордою было не справиться. Нас в живых от всей части осталось только семеро... В первом же бою погиб и ваш парнишка...
Умолкла Мария Федоровна Попова, в девичестве – Журина. Молчу и я, мысленно ещё видя картины тех суровых, трагических, пламенных лет...
– А что же с Маманёнком? С тем лжекоммунистом-предателем? Неужто остался не наказанным? – настороженно спрашиваю.
– Он хотел спасти свою шкуру. Если бы удалось – глядишь и всплыл бы где-нибудь под чужой фамилией, может и под своей ходил бы опять в коммунистах.. За тысячу вёрст уехал бы и врал бы, что в концлагере, в оккупации мучеником был... Такие ведь способны маскироваться, да Богу с высоты виднее... Сразу, как наши вошли в село, его не стало видно. А люди заметили, что одна женщина, не жена ему, не родня – знакомая, или запуганная, ходит регулярно вниз, на торфяники, почти к реке.. Догадались – еду кому-то носит. Доложили нашим. Они выставили часовых поблизости. Еду уже не пронести. А тут – прилив начался. Вода часть низины затопила. Сутки, другие, и он всплыл. Из своего укрытия. Голод и вода обезоружили его… Наши бойцы помогли ему выбраться. Люди бросились к нему, готовые растерзать его на части. Те, чьи родные погибли по вине предателя, просят солдат: «Дайте мы этого гада своими руками задавим!» Военные не разрешили, сказали:
– Пусть ответит за все свои злодеяния, предательства перед Судом по Закону нашей Родины!
– Ответил?
– Нет! Он к вечеру сам подох! Да. Да. Да, – вздохнула рассказчица, – война – это страшно... Сколько их, советских воинов, полегло в боях только за наше село! Да и немецких солдат. Тысячи! То наши в плен берут, то немцы наших. Подержат дней десять голодными, выведут к глубокой промоине, перестреляют и – туда. Даже не закапывали, а так – дожди пойдут, вода вниз груды тел посунет... Партию на партию сваливали... А в тот беспрерывный семидневный бой! Всё поле, все торфяники – в трупах. По улице – трупы, в огородах – трупы, в лесах – трупы, на берегу – трупы, и в реке... Наши селяне тут же, где лежит, прикопают немного и всё. И только после освобождения свозили по несколько человек, вернее – что осталось от них, в общую яму на кладбище. Кто там мог различить – русский или немец, мадьяр или узбек, казах – все в общей могиле. И числятся, небось, без вести пропавшими. А они-то там, под Севском, под Княгинином, в Чемлыже... Чьи-то родные отцы, сыновья, братья, мужья... Ни памятника, ни креста – холмик земли.



Историческая справка: «... Миллионы советских людей на оккупированных территориях СССР
находились в положении рабов, голодали, подвергались истязаниям в тюрьмах и концлагерях, погибали на виселицах....»
«Одновременно усиливались и репрессии. Гитлер отстранял от командования фельдмаршалов и генералов. Офицеры, допустившие отход своих частей, и отступавшие без приказа солдаты – расстреливались, их семьи преследовались.» (Советский Союз в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., М.: Наука, 1978, стр. 171).

А стратеги «мирового господства», чтоб спасти свой «авторитет» всесильного палача, в злопыхательстве все бросали и бросали тысячи «чужого» и своего народа в кровавую мясорубку военной бойни, требуя все новых и новых жертв: «... 27 декабря 1941г. Геббельс писал в газете «Дас Райх»: «Немцы должны понять, что эта война поставила на карту всё. Дело идёт о жизни и смерти. Наши теперешние страдания и тяготы могут показаться детской забавой по сравнению с тем, что последует, если мы потерпим поражение. Восточный фронт ежедневно, ежемесячно требует жертв, жертв, жертв…» (Советский Союз в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., М.: Наука, 1978, стр. 170, 171).
Жертв, жертв, хотя уже самому простому солдату гитлеровских армий было ясно, что достанется ему от захвата чужих земель, от соблазнительной идеи мирового господства, как, например, Иоганнесу Бантеру, который перед боем писал жене: «Через час мы встретимся с русскими лицом к лицу. Страшно! Допустим, мы займём деревню, другую, а дальше? Дальше – смерть на русской земле. Нам, солдатам, известно будущее. Где-то недалеко от места, откуда я пишу тебе письмо, будут еле заметные холмики. Здесь мы ляжем костьми. И это всё, что добудет наш брат в России». (Архив МО СССР, ф. 208, оп. 6852, д. 6, л. 970. В кн. «Советский Союз в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., М.: Наука, 1978, стр. 169, 170, 171).
Особенно потрясающим для гитлеровских солдат были огромные потери, понесённые под Москвой. Сокрушительные поражения подорвали их веру в непобедимость вермахта.
Этот перелом в сознании солдат передаёт в дневнике ефрейтор Карл Верл: «Если кругом всё грохочет, и стреляет, а на каждых двух–трёх метрах лежит труп, то взгляды на вещи меняются» (Там же, стр. 169).



– Да-а-а... Брянщина... Леса, торфяники, болота, село Чемлыж и мне от роду семь. Время, которое само слагало оды, поэмы, песнь великому мужеству Советского народа, его страданиям, трагедии и Славе…

Шумел сурово Брянский лес,
Спускались синие тума-а-аны...
А сосны слы...
А сосны слышали окрест,
Как шли...
Как шли с Победой партиза-а-аны...

Из динамика рвались, летели, плыли песни военного времени, песни нашего детства и отрочества... Всё это было.
– Да. Было, – грустно заканчивала свой рассказ Мария Федоровна. – Это было под Севском, со мной, с моими родными, с селом, с нашей Великой Страною. О, как я хочу, чтобы такое не повторилось нигде, никогда ни на Земле, ни на Небесах! Я праздную всегда этот священный День Победы!

Да, жизненный путь Марии из поселка Чемлыжа, что близ Севска, сложился благоприятно – дождалась она внуков и правнуков и жила в кругу семьи.
Но два месяца тому назад, когда верстались эти строки, отправилась Мария Фёдоровна в последний путь, в мир иной, где уже ждал её любимый супруг Василий Васильевич, тоже по социальному статусу – «дитя войны». Так пусть же опубликование в книге этой их воспоминаний будет вечным памятником им.

Беседу вела О. Гладнева


Историческая справка
«...17 сентября 1943 Брянским фронтом был освобождён Брянск и Бежица…»
«...25 сентября 1943 года войсками правого крыла Западного фронта при содействии Калининского фронта был освобождён древний русский город Смоленск и Рославль».
«...26 сентября Брянский фронт вступил, выгоняя врага, на территорию Белоруссии...»
(Советский Союз в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., М.: Наука, 1978, стр. 362).

Фрагменты из книг о боях под Севском:
«… Севская земля до сих пор - огромное кладбище. Мы ходим по костям в буквальном смысле слова. С марта по август 1943 года Севск дважды переходил из рук в руки. Точных данных о потерях нет. А время уходит...» (В. Макухин г. Севск: О живых и мёртвых.)

«… 27 августа старший лейтенант С. Богайчук получил задание разместить свою батарею на окраине села Чемлыж…
Тревожной была лунная августовская ночь. Враг непрерывно обстреливал высоту из минометов. Трое суток дивизион беспрерывно в бою. Кончились снаряды. Но гитлеровские атаки, было видно по всему, не кончились. Задумался командир. Машина со снарядами, которую послали из дивизиона, до высоты не дошла. Поврежденная вражеским огнем, она остановилась в низине далеко от позиции батареи. Приказ командира полка требовал держать высоту до следующего вечера.» ( В.И. Даниленко,
Севской земли сыновья. Стстья – Отличился в сражении за село Чемлыж.)

«… Мотопехота и танки в ночь с 26 на 27 августа, форсировав реку Сев, переправились на ее противоположный берег и развернули мощное наступление. Танковая механизированная бригада к исходу дня заняла Михайловское, Ивник и перешла в наступление на Княгинино. Сломив упорное сопротивление противника, бригада к 18.00 28 августа овладела Княгининым и другими пунктами.
Но враг решил вернуть потерянные позиции. С рассвета 29 августа силою до двух полков пехота при поддержке 40 танков повела наступление на Заулье, совхоз имени Революции, Княгинино.
Я, будучи начальником штаба минбата, быстро, доложил комбригу сложившуюся обстановку. Генерал Баринов "приказал: «Стоять насмерть! Ни шагу назад! Любой ценой удержать занимаемый район!» — тут же связь была нарушена.( В. ЛАРИКОВ, участник освобождения г. Севска, Гвардейцы-танкисты в боях за Севск)

Уважаемые потомки грядущих поколений! В заключении этой главы, от всей души дарим мы, дети той поры военной, вам одну из любимых нами песен, с которыми мы росли, мужали, жили:

ШУМЕЛ СУРОВО БРЯНСКИЙ ЛЕС

Шумел сурово Брянский лес,
Спускались синие туманы.
И сосны слышали окрест,
Как шли на битву партизаны.

Тропою тайной меж берёз
Спешили дебрями густыми.
И каждый за плечами нёс
Винтовку с пулями литыми.

В лесах врагам спасенья нет:
Летят советские гранаты.
И командир кричит им вслед:
«Громи захватчиков, ребята!»


Шумел сурово Брянский лес,
Спускались синие туманы,
И сосны слышали окрест,
Как шли с победой партизаны.

(Анатолий Сафронов)


От составителя: вот и закончилась работа над воспоминанием М. Поповой. Удивительный этот процесс творчества! Все эти дни, если посмотреть со стороны, то маленькая женщина сидела, почти не двигаясь, молчаливо за рабочим столом, и лицо её то становилось суровым, то расплывалось в улыбке, то из глаз катились слёзы, то губы сжимались жестко и сурово. Да, я была там - в Чемлыже, в Княгинино, под Севском, в той суровой поре. И вместе с рассказчицей сопережила каждый факт, каждый вздох, боль каждого, каждый штрих чувств, состояний, действий и дум. Сердце моё то сжималось, то замирало, то билось так жарко, готовое рвануться в бой! И стояли, мелькали, неслись кадрами кино образы, события до самой крохотной детали! А в ушах слышались раскаты и гул войны, плач людской и ужас тишины и трагически - торжественный мотив песни партизан... Мужественные, торжественные голоса и запевали, и сливались в победный хор, и я подхватывала напев, слыша голос каждого из сотен партизан моей любимой истекающей кровью огромной Родины, и мой голос сливался с ними и плыл над всем земным шаром Гимном решительности победить врага! И Брянский лес, с запахом вековых сосен, снега, пота и запёкшейся крови на лицах борцов с захватчиками, шумел сурово вместе с песней в моих ушах целую неделю, а губы пели, и, срезая кисти винограда, и чтобы я ни делала, я была там, а партизанском отряде Брянщины, шла в разведку, в атаку, бросала гранаты в пасть фашистскому дзоту!
А завтра начнётся работа над воспоминанием следующего рассказчика, и куда-то в болота Керченского полуострова,или на берега русской матушки - Волги поведёт он меня,понесёт мою душу на крылах уже тех событий, состояний, чувств в эпоху суровых лет... Вот что такое - лаборатория творчества.