Война была, война осталась, Так называется книга, изданная к 70-летию Великой Победы Опции

[bsnural]

"ВОЙНА БЫЛА, ВОЙНА ОСТАЛАСЬ".
Так называется книга, вышедшая в Северной столице к 70-летию Великой Победы.


ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ

Над миром таял дым косматый,
Над миром стыла тишина.
Ещё не верили солдаты,
Ещё не верила страна,

Что больше не гудеть набатам
Призывом горестным во мгле.
Что вот настал он, час расплаты,
За смерть, за муки на земле.

Мы не последовали праву…
Солдат поверженных щадил.
И потому не только славу,
Но и бессмертье заслужил.

К нему приходят поклониться,
За подвиг почести воздать.
Доступен всем, чего таиться,
Ему ведь нечего скрывать…

Давно растаял дым косматый,
В окопах выросла трава.
Уже состарились солдаты,
А память о войне – жива.

(Николай Басов, г.Южноуральск Челябинская обл.)

[bsnural]

ИЗ РАССКАЗОВ ИВАНА НИКОЛАЕВИЧА (продолжение)

ОТЧАЯНИЕ

Вечером промозглого зимнего дня февраля 1943 года, еле доплетясь в лагерь и похлебав пустой баланды, я твёрдо решил, что завтра на работу не пойду, скажусь больным, а там – будь, что будет. Всё равно, раньше или позже, конец один – в «могилёвскую губернию». Пусть будет раньше, какая, в сущности, разница, сколько моих однополчан уже лежит в общих могилах, не сосчитать.
Утром следующего дня на работу я не вышел, остался в бараке. У немцев во всём был чёткий порядок, даже на издевательство. Своё отсутствие на работе я должен был оправдать справкой от врача. Лагерный врач был из русских эмигрантов, но человеком, не озлобившимся на «всех и вся». Среди заключённых ходили слухи, что он как бы сочувствует пленным, хотя открыто это и не проявляет, иначе немцы давно бы убрали его из лагеря. На вопрос врача: «Что болит, на что жалуетесь», я как мог безразлично ответил: «Ничего не болит, я здоров, но с голоду ног таскать не могу». Врач зашёлся от смеха: «впервые вижу человека, открыто и честно сказавшего, что он здоров и единственное препятствие к работе – бессилие от голода. Хорошо, я тебя направлю туда, где ты быстро поймешь, что все силы нужно отдавать на благо Великой Германии и её союзников, а не симулировать».
Он замолчал, сердце моё «упало», подумалось: вот и пришёл твой конец, Иван.
Немного помедлив, он написал на справке «на кухню». Сердце моё пустилось в «пляс», в груди сразу стало, как в раскалённом горне. «Смотри только, не воруй там: себя погубишь и другим не поможешь». С таким напутствием я уже не побрёл, а пошагал на кухню, откуда только силы взялись. Потом только вспомнил, что надо бы врачу сказать «спасибо». Ну да ладно, отблагодарю при случае, успокоил я себя.
Работы на кухне хватало: дрова колоть, картошку чистить, золу выгребать, да и мало чего ещё, но ведь и еды было побольше, чем раньше, и не мёрз я так, как другие. Стал набирать вес, почувствовал свою силу. Но одно беспокоило: неудобно было перед теми, кто от голода и холода умирал в бараках, как будто я предал их, хотя если рассудить: какая моя вина в том, что врач не отослал меня на «живодёрню», где меня бы забили до смерти за симуляцию, а по доброте душевной направил на кухню. Но таков русский человек, он болеет и чужой болью, и не выдержав спора с самим собой, я нарушил наказ врача и принес в барак несколько картофелин, раздав их тем, с кем раньше больше всего общался и на работе, и в лагере. Какое-то время я подкармливал их, ожидая каждый день самого худшего: быть пойманным на воровстве. И этот день наступил: возвращаясь с кухни с «добычей» за пазухой, я был задержан, обыскан, избит и отпущен в барак.
То, что этим дело не закончилось, я догадывался и приготовился к самому худшему. Утром «на разводе» меня заклеймили вором и отправили на живодёрню, где основательно обработали резиновыми дубинками со свинцовыми наконечниками. Идти в барак сам я не мог, меня приволокли и бросили, как собаку подыхать. Чуть позже появился, врач и попенял мне: «Эх, Иван, Иван, добрая душа, заботься прежде о себе, а уж потом о других. И друзей не спас, и себе навредил. Только эта черта и отличает русского человека от других». Может быть, кого-то я и спас, как показали дальнейшие события, но что себе навредил – это уж точно.

Кто знает, может, на роду мне было так написано, но я не «отдал концы», выжил благодаря русскому эмигранту Петру Николаевичу, век его буду помнить. Снова ходил на работу разбирать разрушенные дома, выискивая в них хоть что-нибудь съестное, снова хотелось, есть, есть и есть, будто бы и нет на свете других радостей и удовольствий кроме еды…

(Николай Басов)