Документальный рассказ: письма с фронта. Карачев., Капитан Белявский: письма жене в Карачев 1943-45. Опции

[romus]

ПРОЩАЙ, РИО-РИТА…
Т.КОРОВУШКИНА
Как никогда, заливались соловьи в садах Карачева в тридцать восьмом, как никогда, бушевал яблоневый цвет…
Младший лейтенант Иван Белявский влюбился: Верочка! Сама вся светленькая, платье в ромашках, в глазах – солнце. И стал почти родным Ивану этот старинный городок - новое место его службы: мощеные улицы, каменные купеческие особняки, неширокая речка Снежеть с ее лодочной станцией, городской сад, где по вечерам не умолкала ворвавшаяся на советские танцплощадки новая модная мелодия – волшебница-«Рио-Рита»…
«Провожались» они из горсада по прямой, через весь Карачев - Верочка Сиверцева жила у вокзала, на Мальтинской, а неподалеку, на путях, стоял и бронепоезд Ивана. А потом еще долго сидели на крылечке дома Сиверцевых, кленовыми ветками отгоняя надоедливых комаров…
Верочке Иван Белявский, что называется, «сходу глянулся» - его отливавшая золотом шевелюра, серые, с зеленцой, глаза, которые, как потом она узнала, от обиды и гнева моментально темнели, делаясь «невидящими». Поначалу Иван показался ей очень уж строгим, самым серьезным из всех молодых офицеров, приходивших гулять в городской сад. А для Ивана в жизни все было ясно, все просто: есть друг – и есть враг, есть черное – и есть белое. А все, что «между», все эти полутона – дело мутное и подозрительное, первый шаг к предательству.
-Прямой, как стрела! Как есть – так и скажет, юлить не научен, - сказал о нем Верочкин отец, которого вся железнодорожная братия уважительно звала «папаша Сиверцев», - Зато надежный. Не теряйся, Верок, другого зятя мне уж и не надобно!
А Верочкина мать, рассудив, что жених у средней дочки всем хорош, да «шибко правильный», к его приходу - на всякий случай! - задергивала ситцевой занавеской уголок с иконами. На что Иван однажды засмеялся, рукой махнул: «Полноте вам, мамаша! Моя-то мать - у нас дома, в Бобруйске - такой же «святой угол» держит. Что уж с вами всеми делать, коли на этом выросли?»
Поженились Иван и Верочка в декабре, а уже через пару месяцев пришел приказ отбыть к новому месту службы. Бронепоезд пошел на Дальний Восток, увозя с собой и Верочку - первенец Белявских, Леонид, родится уже там, в Приморье, в далеком от Карачева поселке Ружино…
А потом в их жизни была война. Верочка с маленьким Леней и со вторым, который под сердцем бился, вернулась к родителям, а Иван не сразу, но все-таки добился перевода со своей дальневосточной службы на фронт. Спешат через всю страну эшелоны солдатские на западные рубежи, на войну – говорят, неисчислима идет рать немецкая. А баянист в теплушке играет фокстрот, как умеет, да и слова-то у него свои, нерадостные: «Прощай, Рио-Рита! Мы никогда уже не встретимся с тобою…»
Отступать Ивану вместе с частями Красной Армии пришлось как раз через родимый Карачев: мельком видел знакомые дома, улицы, пару минут говорил с младшей сестренкой жены, старшеклассницей Надей.
-Не родила она еще, дядь Иван – рано ей. А вы что ж - бегунцы? Убегаете? Немцу нас отдаете? Эх вы, а еще советские…
Жену повидать Ивану Белявскому тогда так и не удалось, а несколько дней спустя, 5 октября 1941 года, город Карачев Орловской губернии заняли немецкие войска.
В беде жена, в беде страна, в беде вся жизнь советская – все, что мило и дорого. Черным-черно на сердце, ярость душит – «вскипает, как волна», точнее и не скажешь. Воюй, Иван! Твой центр Вселенной – Карачев - освобожден будет только 15 августа 1943 года. И уже на следующий день засядешь ты за письмо, с тревогой думая: а есть ли, кому писать?

«16.8.1943г.
Здравствуй, дорогая жена Верочка! Я с нетерпением ожидал оперативной сводки Совинформбюро, в которой было бы сказано о занятии нашими войсками любимого города Карачев, который для меня в особенности дорог, ибо в нем осталась ты с Леней, и возможно (если жив!) наш новый член семьи, который для меня пока еще Икс, а также, мама с папой./…
/…За этот период времени, т.е., с 5-го октября 1941 года, имею изменения только в наружном виде, т.е., ряд седых волос на голове и медаль на груди, в остальном – все по-прежнему. То, что досталось тебе – об этом ты немедленно напиши. Как получу ответ, то сразу вышлю фотократочку, а также прошу тебя выслать свое фото вместе с Леней и Икс./…
/…Целую тебя, а также, Леню и Икс несчетно раз, еще – папу с мамой. Пиши чаще и больше.
Полевая почта 75793АЕ, Белявскому И.М. остаюсь твой муж – Иван Белявский».

«26.8.43г.
Председателю Мальтинского сельисполкома.
Здравствуйте, уважаемый товарищ!
Извините меня за беспокойство в дни напряженной работы для Вас после занятия нашими войсками Карачевского р-на, который 23 месяца находился в руках немецких грабителей и разбойников. Я, житель гор.Карачева, ул.Мальтинская, дом № 13, офицер Красной Армии, 5-го октября 1941 г., в момент занятия города немецкими оккупантами оставил жену, сына и ее родных Сиверцевых, и ушел вместе с отступающей Красной Армией, и до настоящего времени о судьбе своей семьи ничего не слыхал. В день занятия г.Карачева нашими войсками я давал две телеграммы, но ответ на них не получал. Прошу Вас, дорогой товарищ, сообщить мне о судьбе моей жены Сиверцевой Веры Ивановны, так как она проживала на территории, принадлежащей Мальтинскому с/с, и если будет возможность – дать ей мой адрес. Я делал все для того, чтобы как можно быстрее изгнать гитлеровские банды с нашей Советской земли, и услышав о том разорении, которое причинили немцы нашему городу, в котором не осталось ни одного целого дома, и после занятия нашими войсками г.Карачева осталось около 100 мирных жителей, обязуюсь еще лучше работать, еще больше истреблять гитлеровских людоедов. Смерть и проклятие разрушителям Карачева.
С товарищеским приветом к Вам и жителям Вашего сельисполкома,
остаюсь – Белявский Иван Мартынович.
Мой адрес: Полевая почта 75793АЕ, Белявскому И.М».

…Эти, и возможно, другие письма, которые не сохранило время, Верочка Белявская, скорее всего, получила все разом. Город был разрушен, превращен в огромное пепелище на семи ветрах – отступая, нацисты постарались на свою недобрую славу. Дом Сиверцевых сгорел, погреб тоже был разрушен, и после освобождения семья временно ютилась в чужом – адреса не было! Что отвечала Вера в своих письмах? Всю оккупацию она, жена офицера Красной Армии, пряталась от захватчиков по добрым людям, по ближним деревням – Погибелка, Сабурово, Сурьяново… На руках – трое детей, к своим двоим прибавился еще племянник Феликс, сын старшей сестры Шуры, воевавшей на фронте. Родители во время оккупации все так же проживали на Мальтинской – немцы заставили отца выйти работать на железную дорогу. Теперь он слег. Болеет и маленький Игорь, тот самый «Икс»… Сестра Надя при освобождении попала под минометный обстрел, умерла от ран…
Время поглотило письма Веры Белявской, они остались там, на войне – вместе с мужем… А письма капитана Белявского, помощника командира полка по разведке – вот они, в руках его первенца Леонида, который теперь сам уже седой пенсионер и прадедушка. Жив, сохранен и продолжается род Белявских-Сиверцевых на земле, жива, сохранена – и продолжается! – Россия...

«Орловская обл., ст.Карачев, товарная контора. Белявской Вере Ивановне.
11.10.1943г.
/…Милая женулечка! Ты не можешь представить, как радостно мне увидеть знакомый и родной почерк, выведенный твоими руками. Мне кажется, что ничего не желал бы, если б была такая возможность, что те руки, которые писали мне письмо, обняли б меня. Это было бы счастье гораздо большее, чем 5-го декабря 1938 года, в день нашей свадьбы…/
/Пиши, как наш маленький Игорь, когда он появился на свет, и что из себя представляет – рыжий или блондин? Ведь ему скоро два года./
/В конце 42 г. я писал письмо в Ружино, Переверзевым, т.е., Камышовая, д. № 9. Думал, что если со мной что-то случится, то ты с ними свяжешься и узнаешь, что я еще жил в конце 1942 года. Они мне отвечали. Больше я не знал ни одного адреса. О своих братьях и вообще, родных, ничего не знаю…»

Родом Иван был из Бобруйска, что в Белоруссии – многодетная семья, шесть братьев и сестра. Из братьев Белявских в живых остался только Николай – прошел Великую Отечественную, Японскую, а потом так и жил в Бобруйске. Крепко дружила «карачевская» ветка Белявских с «белорусской» - Вера Ивановна, пока жива была, вела с ними обширную переписку, в гости часто ездили друг к дружке. Думалось ей иной раз – мол, если есть загробная жизнь, то видит нас драгоценный наш Иван Мартынович с небеси, за нас радуется…

«…а сейчас получил от тебя сообщение о такой тяжелой утрате, как 20-летней Нади/…/выражаю сердечное соболезнование о смерти твоей меньшей сестры… Обещаю с еще большей ненавистью, большей злобой и энергией бороться за быстрое изгнание общего нашего врага с нашей Родной земли, которая полита святой кровью наших советских людей, кровью нашей Нади…/
/…за то, что наш город превращен в развалины, вспомним и отомстим вшивой банде фашизма. Насчет помощи, которую ты просила, то ты немножко не права. Прежде всего, я обязан помогать без того, чтобы ты просила об этом, это – мой долг, и мужа, и отца своих детей, а потому чем смогу, буду помогать. Сегодня я выслал тысячу рублей, на днях вышлю еще немножко, а также, сегодня выслал денежный аттестат, по которому ты будешь получать ежемесячно/…
/Ты, видимо, знаешь, что я защищаю город Ленина – Ленинград, который пережил больше, чем можно было ожидать от него./…
/…те, которые со мной вместе были, их осталось очень мало. Все пали смертью героев. Я был ранен при обстреле города Ленинграда, пролежал в госпитале 2 месяца и сейчас никаких последствий ранения не осталось…»

Награжден был Иван Мартынович медалью «За оборону Ленинграда», рвется уже на сгибах наградной лист, хранящийся вместе с фронтовыми письмами: «Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 декабря 1942 года…». Неизвестен сыновьям боевой путь отца, ничего не знают и о боевых его подвигах, да и жена толком ничего не знала – разведчик был. А детям об отце только одно говорила: хороший был человек, самый лучший на свете…

«4.11.43г.
Здравствуй, дорогая жена Верочка, сыновья Леня, Игорь, а также, Феликс и папа с мамой. В предоктябрьские дни шлю вам свой боевой привет и ряд наилучших пожеланий в вашей жизни, а самое главное, здоровья. Верочка, третий праздник Октября революции нам приходится встречать врозь, и несколько не так, как бы хотелось. Я буду встречать праздник у окраин города, в котором были произнесены первые слова, что «…революция свершилась», т.е., у города Ленинграда. Ты – в освобожденном городе, который превращен в груду развалин и пепелище, но мыслями мы должны быть вместе, а самое главное, все свои силы и знания направить на быстрейший разгром врага, чтобы следующий праздник встретить весело и счастливо, вместе - всей семьей и со всем советским народом.
…Верочка, ты ничего не пишешь о твоей и вообще, вашей жизни во время нахождения на оккупированной территории. Прошу описать все подробно. Верочка! Я вспомнил о том, что 5-го декабря исполняется пять лет нашей совместной семейной жизни, и одновременно вспоминается, что этих пять лет пришлось провести, в большей части, врозь. Неужели, наша судьба такая? Сумеем ли мы жить так, чтоб больше не жить в разлуке? Неужели, мне не придется воспитать своих детей в духе, в котором я начинал воспитывать Леонида, а мне хочется воспитать их только по-своему. Верочка! Напиши мне, как у Лени нервы, не расстроились ли после частых налетов авиации противника, а потом нашей? Если что-нибудь подобное есть, то всеми силами нужно стараться восстановить его здоровье. За Игоря я не пишу, ибо он еще маленький, т.е., видимо, такой, каким был Леня перед моим бегством из Карачева…/»

«Бегство…». Отступление! Леонид Иванович качнул головой - отец, действительно, называл вещи своими именами, был «прямой, как стрела». Характер его, в большей части, передался сыну Игорю – тот тоже стал кадровым военным, служил на Камчатке, а потом и в Москве. Сын его сейчас служит в столичной милиции – есть теперь и «московская ветка» Белявских...

«26.11.43г.
/…В отношении твоей жизни, Верочка, дело обстоит неважно, но опять-таки должен напомнить, что таких как ты – много. То, что пережил Ленинградский народ – описанию вообще не поддается, но этот народ стоек и горд. Ничто не поколебало воли народа Ленинграда, а что он пережил, то достаточно прочитать хотя бы одну из ленинградских поэм. Они обрисуют жизнь ленинградцев в период блокады. Вот кончится война, Верок, и мы снова заживем хорошо…/…/в мирной обстановке сумеем съездить погостить и через Гомель, и через Жлобну, и побывать в Бобруйске, а также сумеем поехать в любую точку Советского Союза.
В честь занятия Гомеля у нас сейчас неудержимая пляска под баян. У меня по-стариковски и то ноги не стоят на месте, хочется «рвать подметки». Но больше этого хочу поцеловать тебя./…
Мой адрес: полевая почта 833835 – «тому, кто мечтает о тебе».

« …Когда приеду домой, то обязательно построю землянку, ибо научился строить их в течение 2-3 дней (шутка). «Настелим соломы по самые окна и будем есть сало с салом». Насчет твоих ожиданий, то пока они напрасны, ибо приехать сейчас – это преступление перед Родиной. Сейчас нужно ускорять момент быстрейшей постоянной встречи всех мужиков, жен и детей, т.е., нужно лучше громить немца. Насчет твоих слов, что «некоторые не теряются», то я должен сказать, что именно они и теряются. Ибо то, что сейчас в этом вопросе называется «не потеряться», после окончания войны потеряется с весьма плачевными результатами для некоторых. О тебе я и думать не хочу – вмешивать в такие глупости. Ибо если бы я об этом думал, и в особенности, знал кое-что, то лучше бы пропал без вести для тебя и для вас, ибо мой дурацкий характер не может мириться с подобными явлениями, и в особенности, в такие тяжелые дни. Словом, развел антимонию./…
/…Насчет того, чтобы я берег себя – спасибо. От меня это почти не зависит. Я буду соблюдать все правила, которые будет подсказывать сознание, но ни в коем случае не то, что будет подсказывать инстинкт самосохранения, который выражает трусость. Если мне, допустим, придется умереть, то тебе лучше быть вдовой героя, чем женой труса…/
/…Да! Вера. Янэк поехал в ваши края. Будет в Москве и обещал заехать к вам, если сумеет. Я его уговорил, чтоб он заехал к тебе. Жди его. Да! А кстати, ты помнишь Янэка или нет. Это тот, что в мае 41г. приехал в ДВК и с женой вместе поехал в Бобруйск. Помнишь, рассказывал про гомельский парк/…»

«15.2.44г.
Здравствуй, милая жена Верочка!
Сегодня получил от тебя письмо в момент, когда мы исполняли песню «Здравствуй, милая Маруся» и как-то стало обидно, несмотря на то, что ты начинаешь свое письмо, что «по-прежнему начинается молчание». Это молчание больше можно и нужно отнести к тебе, ибо я писал по два-три письма на каждое твое, но ответы идут реже редкого. Я уже делал упреки по этому вопросу, но сдвигов нет. Возможно, у тебя нет бумаги, ибо я вижу, что последние твои письма писаны на бумаге из полевой книжки, взятые у какого-то солдата или офицера. Ты, конечно, не подумай, что я тебя упрекаю в знакомстве с кем-либо, но факты говорят за себя. Милая Верочка! Я очень благодарю тебя за то, что считаешь, что лучше бы не хватало хлеба к обеду, лишь бы был я, но это может быть только по окончанию войны./…
/…Беспредельно соскучился по тебе и детям, а поэтому, возможно, и письма получаются с упреками. Ну, ты на это особо не обижайся, это все любя. Целую тебя столько, сколько и ты меня, и остаюсь – тебя любящий и о тебе мечтающий Иван Белявский. Пиши».

Ревновал жену Иван Мартынович! Опытный глаз разведчика сразу и бумагу отметил, на которой письмо писано. «Горяч, видать, был, мнителен. Черт знает что в голове накручивал, если писем не получал долго… А мать красивая была молодая!» Удивительно семидесятилетнему сыну читать отцовские письма с фронта - шестьдесят шесть лет спустя. Когда-то мать читала им, маленьким, эти письма вслух – выборочно, то, что казалось ей важным. А самому потом сидеть-читать как-то и мысли не появлялось, жизнь собственными событиями наполнилась… «Зря ревновал-то – знать бы ему… Убивалась-то как, когда похоронку получила! Замуж так и не вышла потом – нас, сорванцов, воспитывала…»

«31.5.44г.
Здравствуй, моя дорогая жена Верочка! Сообщаю, что сегодня получил от тебя два письма, за которые сердечно благодарю. Верочка! Я очень рад, что началась регулярная и доброжелательная переписка. Когда читаешь такие письма, как я получил сегодня два от тебя, то в душе ощущается радость и читать их очень приятно. Действительно, читаешь их, и чувствуешь, что это от человека, которого ты любишь, и он тебя тоже, да. Такие письма отражают истинное положение домашней обстановки и положение о взаимоотношениях между нами./
/…Дорогуша!.. если насчет завивки – то я никогда не возражал тебе ни в чем, и возражать никогда не буду, ибо все то, что необходимо для пользы дела и все то, что нужно для поддержания внешнего вида, необходимо. В этом ты в достаточной степени разбираешься, и мне давать тебе советы в этом ни к чему…/
/…Папашу нужно поддержать, чем только можете. Он еще не стар для того, чтобы лежать в постели. Вот только приеду домой, то научу его пить водку и будем вместе ходить в сад гулять. Словом, нужно поднять его из постели./…
/…Сегодня за долгое время видел тебя во сне, и что-то ругался с тобой. Сейчас комар укусил меня за ухо, и мне тоже пришлось мал-мал выругаться. У вас там, видимо, этаких безобразников нет, как у нас. Да! Сегодня увидел Шеремета, если ты его помнишь. Это тоже карачевский зять, как и я. А сейчас, милая женулька, разреши мне лечь отдыхать. Шлю тебе, детям, папе, мамаше и Шуре свой боевой привет и поцелуй: всем по семь, а тебе восемь, да плюс еще столько, сколько их было на крыльце у ныне сгоревшего дома./….
/…Итак, Верочка, бумага вся, а поэтому еще один поцелуй, так как те оказались сладкими, и ложусь спать. Остаюсь, тебя по-прежнему любя – твой и больше ничей И.М.Белявский».

«…Верочка! раньше, когда я был не знаком с тобой, то мне казалось, что роднее папы с мамой не может быть человека, а сейчас я понял, что тогда я ошибался. Читая эти слова, ты меня поругаешь и скажешь, а зачем я иногда в своих письмах делаю упреки тебе и вообще другие неприятности. Верочка! Такой характер у меня. Ты только вспомни период нашего знакомства, т.е., лето 1938 года. Вспомни моменты, когда мы в саду даже не здоровались, а ведь кошки бегали по душе….
/…Насчет твоего «строительства», то это дело неплохое. Действительно, лучше в землянке, но своей семьей, где можно будет хоть слово сказать смело. Я тоже, хотя маленький вклад в строительство этой землянки вложил, т.е., на ее строительство я выслал тебе 500 руб., т.е., столько, сколько смог, а поэтому, по окончании войны, когда приеду к тебе, то не в чужой дом, а в наш общий, да? Насчет детей, то кроме радости за них, я ничего не могу написать. Пусть только растут и будут здоровыми…»

«…Вот сейчас настал период небольшого затишья. На толстом пне уселся наш всем известный баянист, играющий старую русскую песню «Ой, ты степь, ты степь». От этой музыки сердце просит боя, чтобы быстрее одержать победу и услышать новую, более легкую музыку. Вера! Сейчас закат солнца. На моих часах без десяти 21 час. Я собираюсь ужинать. Есть неограниченное количество вина, и как было бы хорошо, чтоб ты смогла принять участие со мной…/ Наберусь терпения и буду ждать такой возможности. «Внимание, ложки к бою, готовьте котелки и т.д.» /
/…Целуй от меня детей и родителей. Пусть крепятся, а малыши растут большими и здоровыми…»

Часы отца! Их прислали из Польши в июне сорок пятого, вместе с сообщением, что Вера Белявская стала вдовой. Леонид Иванович помнит те часы – они были неисправны, стрелки навеки застыли на половине пятого. Отец умер в госпитале от ран – быть может, тогда часы и остановились?
Мать бережно хранила их, а теперь поди-разбери, куда подевались, канула в Лету драгоценная реликвия…

«5.7.44г.
/…Сейчас я тоже много писать не буду, ибо о том, что я могу написать, пишут все наши газеты. Читай, пожалуйста. Я прошел свой областной город, но немного свернул в сторону от своего родного. Перед своими родителями я очень и очень виноват, ибо уже давно освобожден наш город, а я еще до сих пор не написал письма. Это доказывает, что я в самом деле, все же, вредный. Займись этим делом ты за меня. Их адрес может быть: или БССР, Бобруйский р-н, Мышковский с/с, д.Мышковичи, или Бобруйск, Октябрьская, 242. Я выберу время – тоже напишу им несколько слов. Больше писать не могу, и лишь потому, что буквы становятся кривыми, а голова не держится на плечах – хочу сильно спать. А пока, дорогая Верочка, будь здорова и береги детей – вновь извини, но разреши расцеловать тебя, и детей, и папу с мамой, и лечь немножко уснуть, а может быть, и не придется спать – пойду в ночь глухую врага искать. Остаюсь твой муж – Иван Белявский».

«20.7.44г.
Здравствуй, дорогая и милая Верочка!
Прежде всего, сообщаю, что я жив и здоров. Писем от тебя давно не получал. Вчера и сегодня я пережил самый тяжелый момент военной жизни, который не забудется никогда. Подробностей описывать не буду, да и нельзя. Вчера я потерял своих лучших боевых товарищей в бою с немецкими бандитами-головорезами. В счет мести за товарищей, погибших смертью храбрых, я с другими товарищами беспощадно бью и гоню немца в его собственную берлогу – Германию, где в недалеком будущем добьем раненого фашистского зверя.
Верочка! У меня почему-то не чувствуется усталости, чтобы гнать его. Сейчас имею минутку времени, чтобы сообщить о своем существовании, но она проходит в окружении дико воющих разрывов и выстрелов всевозможных видов оружия. Через несколько минут будет продолжаться уничтожение и изгнание немцев с нашей земли. Я буду принимать самое активное участие в этом, и если сегодня останусь невредим, то наверняка, жив буду. Милая Верочка! Воздух переполнен гулом моторов, пока прерву до удаления их. Пройдут мимо – продолжу, а пока спешу целовать…
…Это без привычки, страшное прошло, и я напишу еще несколько слов, а что писать, прости, но сам не знаю. Ну, ладно. На всех фронтах грандиозные успехи. Радуйтесь им столько, сколько я сегодня почему-то душевно чувствую себя не нормально, а поэтому не обижайся на меня за такое письмо. Пиши ты о себе, детях, родных, знакомых и т.д. Когда появляется наш боевой почтальон, то все, как и я, с жадностью, больше, чем у кота на мышь, смотрим на него, когда он, абсолютно вежливо, или назовет фамилию, или ответит, к примеру, - «Ваша Вера сегодня не написала». Лучше, конечно, услышать первое, а не последнее. От моих родных ничего нет. Привет всем. Целую, и остаюсь твой, и только твой муж, тебя любящий – Иван Белявский».

«30.7.44г.
/…вспоминается 1938 год, и 5-е октября 1941-го, и февраль 1944 г, и многое другое. Иногда очень хочется жить. Иногда этой жизни совершенно не жаль. Вот в эту минуту, когда я пишу тебе это письмо, зарывшись в землю, жить очень хочется. Почему – я и сам не знаю. Возможно, потому, что смерть кружится над головой. Дорогая Верочка! Вокруг меня невидимое количество черники, малины, но взять их нельзя. Здесь, почему-то, не так, как в огородике на Мальтино, 13.
Верочка! Ты не подумай чего-либо плохого, ибо я что-то расчувствовался и написал много о тяготах военной обстановки./
/…милая Верочка! Если ты сможешь съездить в Бобруйск, то я советую тебе это сделать. Отец пишет мне, чтоб я тебя уговорил по этому вопросу, а значит, он хочет видеть тебя. Вообще, у вас дружба. Он мне пишет регулярно. От Нади и Никифора тоже получил по письму. Нового они ничего не пишут, кроме того, что у отца есть козочка дойная. Да! Вера. Ты весной писала, что сажаешь свой огород, а сейчас ничего не пишешь. Выросло что-либо или нет. Я скоро приеду домой, а ты приготовь пару соленых огурцов на закуску, в честь приезда./…/Пиши, как стал выглядеть после моего пребывания там – город, и вообще, обо всех новостях, какие там имеются./…
/…получил письмо от Янэка, он пишет, что живет на территории Польши. Говорит, что в бинокль смотрит на территорию Германии. Скоро, видимо, будет там…».

«…Чего-либо нового в этом письме сообщить не могу, ибо ничего нет. Ты часто пишешь, чтоб я писал хотя бы по нескольку слов, т.е., сообщал о своем существовании, вот это письмо и содержит только это. Похвалиться я могу только тем, что отмечая награды некоторых людей, пришлось «надрызгаться» почти так, как когда-то со мной бывало, когда я говорил, что «умирать буду, но сам разуюсь». Второе, чем можно хвалиться, это тем, что после такого случая трещит «чердак». Еще можно похвалиться, что хотя деревня и без жителей, но сегодня отдыхаю в ней, впервые за долгое время./…»

«4.8.44г.
/…мал-мал царапнуло лицо в нескольких местах, но ничего не повредило. Можно продолжать воевать без лечения…/
/…Милая женулечка! Как хочется увидеть тебя, детей и т.д. показать бы себя, какой я красивый, только боюсь, что увидев меня сейчас, ты откажешься, а потому будем встречаться после войны. Для того, чтобы привести меня в порядок, приготовь кусок мыла и старую метелку, чтобы потом смыть с меня пороховую копоть и болотную грязь, а иначе не узнаешь. По части моих недостатков, то как-нибудь выходи из них сама, а я тебе помочь в этом ничего не могу. Была б ты около меня, то это сделать было бы совершенно легко и скоро, а так держись – атаманом семьи будешь. Вера! Янэк мне пишет. Говорит, что ведет бой за Августов…/
/…Да, Вера, почему ты писала в обратном адресе – Брянская область? Ответь.…»

«Ну да, так и есть, - бережно свернул фронтовой «треугольник» Леонид Иванович, - Где-то в сорок четвертом и перестали мы быть «орловскими» - Брянская область образовалась. Маленький был – ничего не помню об этом…»

«Брянская обл., ст.Карачев, товарная контора. Белявской Вере Ивановне.
6.8.44г.
Здравствуй, дорогая Верочка! Сообщаю, что я жив и здоров, чего и вам желаю. Милая, сейчас я пишу с волнением в душе, ибо от тебя нет очень давно писем и я не знаю, что с тобой могло случиться, что ты не пишешь. Или мои письма не доходят, или ты решила не писать мне столько, сколько я тебе не писал, или что-либо другое – еще хуже. Ссылаться на почту, что плохо ходят письма, уже больше нельзя, ибо на волах и то можно было бы довезти. Словом, дело ясное, что дело темное. Если от тебя нет и еще не будет три дня писем, то я буду вынужден написать письмо начальнику станции, который, видимо, даст ответ о причине твоего упорного молчания.
Дорогуша! Сегодня у меня траурный день. Я потерял верного своего «телохранителя», от которого передавал тебе привет. Жаль мне его до беспредельности. Хороший был человек, часто заботился о том, чтоб я писал тебе чаще письма. Сейчас некому больше напоминать, чтоб я «написал Вере Ивановне». Ну что ж, я и так буду вспоминать его подсказывания, и буду писать тебе чаще обычного, но он мне говорил и о другом: «Если ответы поступают нерегулярно, то это только безразличная отписка, которую лучше порвать совсем». Здесь он тоже был прав, и я боюсь, чтобы ты не попала в число этих безразличных отписывающихся. В самом деле, дорогая Верочка, что-то не клеится в нашей переписке, а раз в переписке – то и вообще в семейной жизни…»

«…я не могу тебе объяснить, что делается с моим сердцем, когда прочитал письмо, в котором говорится, что ты не получаешь моих писем, а самое главное – денежной поддержки./…/Почему ты до сих пор не получила, я постараюсь выяснить…/…./Словом, наберись мужества и терпения, и жди. Учти, что многим, подобным тебе, совсем никаких известий нет, а многим есть извещение, где похоронен. В этом ты счастливая, что у наших детей есть и наверняка будет их родной отец, а у тебя – «кадровый» муж, который тебя любит больше всего на свете. Эта любовь должна быть еще сильнее…/…отступить от этого можно, когда тебе понравится кто-то лучше, чем я. Пишу это лишь потому, что здесь сплошь и рядом измена изменой погоняет. Некоторые люди потеряли всякий облик. Но тебе этим, видимо, нет времени этим заниматься, да и ни к чему…»

«21.9.44г.
/…становится очень весело на душе за то, что наши братья по оружию творят чудеса, а значит, приближается час окончательного разгрома врага и час нашей встречи после войны. Дорогуша! Ты, наверное, живешь в новой «маленькой хатке», куда, видимо, радио доносит вести обо всем, написанном мною. Мы тоже особого спуску не даем. Бьем немцев, сколько успеваем, а значит, мой миленок, скоро и я приеду к тебе в «маленькую хатку». Сегодня, дорогая Верочка, я видел во сне всех вас, и всю обстановку, в которой вы находитесь, но по какой-то причине ты меня ругала. В чем провинился – не знаю. Один усатый мне говорит, что это все наоборот. Возможно, и так…/
/…Вместе с этим письмом высылаю две благодарности, объявленных мне т.Сталиным! Пусть будут у тебя./…
/…Скоро, думаю, что пришлю тебе свой портрет, где ты увидишь кое-что обо мне, т.е., о чине и наградах. А сейчас целую тебя много раз и остаюсь - твой Иван Белявский».

…Леонид Иванович отложил отцовские письма, прикрыл глаза рукой. Отец, действительно, приезжал тогда в коротенький отпуск, видел Игоря, а «папаши Сиверцева» к тому времени в живых уже не было. Что сохранила память пятилетнего Лени? Землянку, тот самый «маленький домик» – поворот от вокзала на Шевченко, там, где протекал ручей. Ее затеяла строить мать, потому что устала мыкаться по чужим углам – а в Карачеве о ту пору «углов» и погребов на всех не хватало… А потом подоспели однополчане мужа, ехавшие в отпуск и завернувшие в Карачев «на помочи» по просьбе своего командира.

«…Милая Верочка! Может быть, я и не прав, но я твои письма часто читаю своим друзьям, которых у меня много, и они (по смыслу твоего письма) очень ценят тебя. Сам я в полной мере оценить не могу, ибо для тебя цены нет. Ты неоценима. За всю нашу с тобой жизнь в тебе я видел нехорошее только тогда, когда ты сказала, что поедешь в Брянск-II, а сама уехала в Карачев./…/Если и были у нас какие-то моменты обозления, то я это никогда не принимал во внимание и, в особенности сейчас, не приму./…Милая! Хотя и трудно было тебе, хотя и пишешь ты, что ты только женщина, но ты женщина особого складу, которая переносила и переносит трудности лучше некоторых мужиков. Я за тебя уверен, хотя одновременно и прошу, чтобы ты не навредила себе. /
/Насчет твоей боязни – справишься ли ты с такой трудной задачей, как подготовка к зиме, то я уверен в том, что именно ты и справишься с ней. Не обязательно «чики-брики на высоких каблуках, можно: личико красиво - хорошо и в лапотках». Насчет детей и обуви им, то ты уж, пожалуйста, постарайся…»

«2.11.44г.
/…Через четыре дня встречаю праздник, и хотя поздно – поздравляю тебя, детей, мамашу и всех наших знакомых с этим праздником – 27-й годовщиной Великой Октябрьской Социалистической революции. Мне очень жаль, что уже четвертый праздник я встречаю оторванно от всей семьи, от тебя. Дорогая Верочка! В твоем письме я не понял, по какой такой причине ты меня называешь «настоящим героем». Ответь./…
/…Ты пишешь, что после моего отъезда скучаешь, вместе с детьми. Я тоже стал скучать втройне. Я хочу быть с тобой, и с вами вместе. Жить и любить, по-прежнему, и даже лучше./…/ Насчет Игоря – он, видимо, понимает так, что именно я и есть тот дядя, который «взял папу» на войну, и, жалея папу, его же и ругает. Ну, ему простительно, он мал./…
/…Насчет приезда домой, то пока не предвидится возможности, а если она проблеснет, то и без крыльев прилечу…»

«29.12.44г.
Здравствуй, милая и дорогая Верочка! /…послал тебе письмо, в котором сообщил, чтобы ты не писала по старому адресу, но сейчас придется отставить это, прошу тебя писать по старому адресу, ибо не получать от тебя писем мне очень тяжело. Я не могу знать, что делается у вас, как ты живешь и как растут наши «герои», по которым я уже так соскучился, что даже Игорю прощаю за то, что хотел бить меня «павкой». Милая Верочка! Мне кажется, с тобой что-то случилось, ибо нет той ночи, чтобы я не видел тебя во сне. Некоторые говорят так: «О ком думаешь, того и во сне видишь», а хотя бы несколько минут увидеть наяву. К большому сожалению, у меня случилось несчастье, т.е., я где-то потерял одну твою фотокарточку последней съемки и сейчас очень много переживаю через случившееся. Если у тебя есть какая-либо возможность выслать мне свое фото, то прошу подготовить его, когда установится постоянный адрес, чтобы выслать мне./…/…прошу писать по старому адресу, ибо я там бываю через день./…»

«…Сегодня мне пришлось отойти несколько в тыл, для того, чтобы очухаться от счастливого случая, т.е., от очень легкого ранения, которое простое, или случайное, или приносящее счастье. Миленок! Я уже как-то тебе писал, что какой-то глупый снаряд залетел не туда и поцарапал мне лицо. То прошло благополучно. Сегодня покушался тоже на лицо, и в частности, на глаз./…/…но пока немцы плохие «снайперы»/…/ Царапина дала мне возможность иметь время написать ответ на письмо, писанное любимыми и дорогими руками. Словом, милейшая, мне пока везет. Мне сейчас кажется, что я вообще останусь неуловимым, т.е., меня пуля не должна взять. Видимо, должен жить для тебя и для своих, т.е., наших, детей.
Вместе с моей царапиной – я потерял своих лучших товарищей, которые, быть может, из-за меня и отдали свою жизнь. Фамилии их я могу назвать только тогда, когда останусь жив после этого кошмара. Я сейчас разрешил себе выпить столько, сколько смог, а поэтому прошу простить меня за то, что будет неладно написано./
/…может быть, уже скоро встреча между нами. Быть может, не бывать ей никогда?/…»

«…мне хочется уведомить тебя о положении моих родителей, которые передают тебе горячий привет. Прежде всего, из числа большой семьи остались дома только мама с папой. Живут они в деревне, т.к. дом в Бобруйске сгорел. Всеми проклятый немец расстрелял моих двух братьев. Жаль мне их молодой жизни, но вернуть я их не в силах. Мой брат Никифор находится в армии, но у него тоже большое несчастье. Его «верная» жена Надежда изменила не только ему, как мужу, а даже изменила нашей Родине. Она вышла замуж за полицая и уехала с ним в Германию. Положению Никифора я не завидую. Это позор и горе, от которого можно стать быстро с сединой, если иметь такой характер, как у меня. В этом вопросе я оказался счастливее него. Ты у меня должна остаться не изменчивой. Мне это пока чувствуется./…/По отношению к остальным у меня сложилось мнение, что все жены, не видящие на глазах мужа, просто кошмар./…/Ну, ладно. Об этом буду меньше, ибо боюсь, что дело дойдет до мата по адресу некоторых./…
/…Папа передает тебе и Леониду привет, а Игорю нет. Он о нем не знает, а раз дедушка не передает привета, то я, как отец, передаю сразу два, а как вернусь домой и поедем к дедушке, то мы его тогда вместе «павкой» отлупим за такие проделки./…
/Да! Милок, давай займемся подсчетами, сколько мы с тобой жили вместе, что-то очень мало. Дети выросли совсем, можно сказать, что без меня. Я только начал привыкать к ним, вдруг война. Прямо безобразие. Верочка! Уже начинают сходить царапины с лица и последствий не остается. Так что окончу войну и приеду таким же, и даже лучше, ибо мне не хватало седины для придания более мужественного вида, а сейчас она будет. Так что я не из простых, между прочим!…»

«4.1.45г.
Здравствуй, милая и дорогая Верочка!
Сегодня я получил от тебя два письма, на которые спешу дать ответ. Милая! Прочитав твои письма, мне очень и очень стало обидно и досадно. Одна обида – общая, т.е., что эта проклятая война столько долго держит нас в разлуке. Вторая – это то, что тебе в настоящее время живется не так, как это было раньше. Когда я читал твое письмо, то сердце обливалось кровью. Хочется как можно быстрее встретиться с тобой, чтобы вместе разделить свое горе. Ибо твое горе это есть мое, а мое должно быть твоим. Возможно, получится и наоборот, что с нашей встречей не станет нехорошего и придется делить только счастливые минуты. Сейчас, милая женулечка,/…
/…не могу помочь тебе материально. Те остатки моей зарплаты, которые я так же мог бы выслать, мне выплачивают польскими злотыми, а их для перевода не берут, так что придется расходовать, куда придется и как придется.
Милая! Я понимаю, какие ты преодолеваешь трудности, но все же прошу тебя отнестись к ним посерьезней и преодолеть без никаких последствий. Уже, должно быть, скоро встретимся. Насчет твоего увольнения с работы, то ты мне напиши, как мне сделать. Возможно, я напишу официальное отношение к начальнику станции для того, чтобы тебя отпустили в Бобруйск, и тебе тогда меньше нужно будет заботиться хотя бы о питании…»

А вот это Леонид Иванович помнит – мать работала кассиром на товарной станции, жили голодно, а свекор со свекровью звали ее в Бобруйск, на жительство. Не сложилось, не получилось. Всю жизнь Вера Ивановна так и работала потом кассиром в Карачеве – сначала на железной дороге, потом - в горсовете, в сбербанке. Так же и Леонид, унаследовавший материнскую оседлость и постоянство в профессии: всю жизнь – токарем на карачевских заводах…

«8.1.45г.
/…твое здоровье, Верочка, еще можно сказать, на месте – при тебе. А я, хоть и стал стариком, но последствий войны почти не ощущаю, за исключением – есть жалоба на ухо/…/…после контузии немного качает./…Верочка! Вот только одно не хорошо: война не перестроила мой характер в вопросе обид. Ты обращаешь на это внимание в своих письмах, но я …/…и сам не рад. Милок! Ты напоминаешь, что 6 лет нашей совместной жизни кончились, и начался 7-й. Вот этот 7-й должен быть таким, каким был 1-й, т.е., годом нашей встречи, годом нашей счастливой жизни. Милая Верочка! Я сейчас имею кое-какие шансы на то, чтобы попробовать попросить краткосрочный отпуск и приехать в твои объятья на 5-10 дней. Посмотрим, насколько я счастлив, чтобы увидеть и обнять тебя с нашими «героями»./…
/…Да! Могу похвалиться, что у меня в настоящее время так болит зуб, что прямо оёёй и аяяй. Вот, видимо, завтра придется вырвать, и тогда приеду к тебе без двух зубов. Тогда будешь для меня, как для маленького, пережевывать./…»

«20.1.45г.
Здравствуй, дорогая Верочка!
/…если я раньше писал, что живу по-старому, то теперь наоборот, живу по-новому. Во-первых, на новом месте, а во-вторых – в походе. Жизнь протекает весело, ибо близится тот час, когда мы должны встретиться на постоянство. Расписывать я тебе не буду много, только прошу тебя мужаться и бороться с трудностями жизни как можно энергичней. Плюй на все и береги здоровье свое и детей, а также не забывай мамашино здоровье. Люблю тебя по-прежнему, и даже сильней, а поэтому целую тебя много, много раз, и остаюсь – твой Иван Белявский. Прошу писать по адресу: Полевая почта 15356 «В» - «тому, кто ждет твоих писем и встречи с тобой».

«3.2.45г.
Здравствуй, дорогая Верочка!
Прежде всего, сообщаю, что я жив и здоров, и живу хорошо, а быстрое продвижение вперед делает еще лучшим мое и наше общее положение. Сейчас, как никогда, приходится часто вспоминать тебя, ибо близок час нашей встречи. Скоро я смогу обнять свое «трио» и расцеловать. Сейчас только предупреди Леню и Игоря, чтобы в чистом состоянии держали свои носики».

«10.2.45г.
/….Сейчас я очень скучаю, потому что от тебя не получаю писем давно-давно. В этом, конечно, я тебя не виню. Это для всех моих товарищей одинаково. Скоро, думаю, что получу от тебя целую пачку писем, узнаю о твоей жизни и о жизни наших «героев»./…
/…Я знаю, что сейчас необходимо писать почаще, сердце-то у тебя женское, и можешь думать о всяких нехороших вещах, т.е., али жив, али нет. На этот счет я тебе еще раз напоминаю, что «меня ножички не режут, меня пуля не берет». Словом, жив буду до самой смерти, а смерть придет на 97-м году моей жизни./…
/…Насчет нашего продвижения, то ты сама, видимо, следишь за газетами и знаешь о наших делах. Недавно Янэк прислал письмо, и пишет, что находится недалеко, т.е., в 70 км. от Берлина./…»

«21.2.45г.
/…Я тебе послал маленькую скромную посылочку. Думаю, что она пригодится. Послал я не на свой адрес, а на адрес моего солдата, так что если придет извещение, то там будет на фамилию Модин Павел Иванович, п/п 15356 «В». Как только будет возможность, то вышлю еще кое-что, а сейчас, милок, целую тебя, детей и мамашу много-много раз и остаюсь твой – Иван Белявский. Жду ответ».

…Вот и все письма, что удалось сохранить матери, вот и вечер пролетел. Что было в той посылочке от отца, остался ли в живых солдат Модин Павел Иванович? Матери давно уж нет, спросить Леониду Ивановичу не у кого. Смотрят с пожелтевшей фотографии отец и мать на своего первенца – снимок еще той, счастливой для них довоенной поры. Есть и «портрет с фронта» - взгляд здесь боевой, решительный у Ивана Мартыновича. И два, уже ветхих, листочка с казенными штампами, последние весточки о капитане Белявском:

«Войсковая часть, полевая почта 54241, 30 мая 1945 года, № 251.
Белявской Вере Ивановне.
На ваше письмо, полученное 29 мая 1945 года, сообщаю, что Ваш муж, Белявский Иван Мартынович, по ранению выбыл в МСБат, полевая почта 56395, где и умер от ран.
Начальник штаба (подпись неразборчива).»

«Войсковая часть, полевая почта 38540, 15 августа 1945 года.
Уважаемая т. Белявская!
Отвечаю на ваше письмо. Очень жаль, что посланные вам часы расстроили Вас. Часы эти Вашего мужа и не послать их Вам мы не могли, т.к., иначе нельзя.
Муж ваш, к великому сожалению, погиб. Он был тяжело ранен и от ран скончался. Ранен был во время боя.
Извещение о смерти вышлют Вам через военкомат.
Очень сожалею, что война принесла Вам такое лишение.
Надо крепиться! В этом несчастье Вы не одна!
С приветом (подпись неразборчива).»

Погибнуть – и это в двух шагах от Победы! Похоронен Иван Мартынович Белявский в Польше – съездить к нему у Веры Ивановны так и не получилось, о чем она всю жизнь горевала. Растила детей, своих да племянника Феликса - сестра Шура после войны пожила недолго.
Война закончилась, перемоглось и послевоенное лихолетье, а трудности не кончались! Дом сгорел, а семья немаленькая – сама Верочка, да мать, да трое ребятишек. В бараке, на улице Шевченко, власти выделили им комнатку – восемь метров. Не землянка, конечно, но тяжело – «один на одном ютились». Жили бедненько, Леньке в школу и обуть было нечего – из старых батькиных сапог сшил ему сапоги карачевский обувных дел мастер. Как там батя написал? Не обязательно «чики-брики на высоких каблуках, можно: личико красиво - хорошо и в лапотках». Ноги натирал Ленька «ужасть как» в этих «лапотках». На восьми метрах так до шестьдесят второго года и промаялись Белявские, затем получили комнатку побольше. Льготная очередь «на расширение» - какие-то странные игры в семидесятых, какие-то недобрые и корыстные люди здесь воду мутили: Вера Ивановна почему-то постоянно оказывалась «в хвосте», как бы шустро эта очередь ни двигалась. Уже умерла старуха-мать, уже выросли мальчишки – Игорь и Феликс уехали, зажили собственной жизнью, а Леонид жену Валю привел, двое детишек народилось. Опять – впятером!
Вдова офицера Белявского всяких людей навидалась на своем веку, отпор несправедливости дать умела. Не сплоховала и здесь – написала письмо тогдашнему министру обороны Советского Союза. Помог! Не сразу, конечно, но дали Белявским четырехкомнатную квартиру, да не где-нибудь «на куличках», а в самом центре Карачева! Прав был драгоценный Иван Мартынович: спуску давать никому нельзя, со злом и трудностями нужно бороться как можно энергичнее, не давать им себя оседлать. Не для того сберегли страну от врага, чтобы жить в ней несчастливо!
«Теперь другое время, другой век, - устало подумал Леонид Иванович, собирая письма в пакет. – И страна теперь совсем другая! Как оно там дальше сложится?»
Обидно иногда было смотреть телевизор Леониду Ивановичу, за всю страну обидно! Когда-то великой кровью спасли ее, не позволили стереть с лица земли ни одну из советских наций – а теперь иные из «пятнадцати республик-сестер» фашистских недобитков чествуют! А развлекательные телепередачи и концерты ему и вовсе смотреть не хотелось: «Отец бы сказал – «некоторые люди потеряли всякий облик». Пора, давно пора назвать вещи своими именами! Бесстыдников – бесстыдниками, предателей – предателями. Как это делал он».
Иной век на дворе, иные устои. Дочь подарила Леониду Ивановичу трех внуков, есть уже и правнучка. Праправнучка геройски погибшего капитана Белявского! Нужны ли будут ей, всему их поколению такие вот фронтовые письма? Нужна ли им будет Великая Победа? Нация мертва, если забывает свое прошлое…Что толку от того, что сохранили ее физически?
Леонид Иванович прилег, закрыл глаза, но никуда не деться от мыслей, от пожелтевших листочков, исписанных неровным отцовским почерком:
«…иногда очень хочется жить. Иногда этой жизни совершенно не жаль. Вот в эту минуту, когда я пишу тебе это письмо, зарывшись в землю, жить очень хочется...»… 31.03.2010.


Опубликовано:
«ЗАРЯ» (г.Карачев, Брянской обл.), 07.05.10 года, «В двух шагах от Победы» (сокращенный газетный вариант рассказа «Прощай, Рио-Рита»), здесь – под псевдонимом Т.Марченкова.

«ЛИТЕРАТУРНЫЙ БРЯНСК», 2010 год – документальный рассказ «Прощай, Рио-Рита…».

«БРЯНСКАЯ ТЕМА», 4 (42) – май 2011 год - «В двух шагах от Победы» (сокращенный газетный вариант рассказа «Прощай, Рио-Рита»).

Прикрепленные файлы

 Прощай__Рио_Рита.doc ( 133 килобайт ) Кол-во скачиваний: 57

 

[romus]

http://s019.radikal.ru/i636/1302/f7/c9ad24002a8d.jpg