Ржавчина, Художественная зарисовка на поисковую тему. Опции

[kusnez]

Тяжелая, металлическая калитка, ведущая во двор двухэтажного, недостроенного и поэтому неопрятного на вид дома, была незаперта. Взявшись за грубосваренную из толстой трубы ручку и, помогая себе второй рукой, пытаюсь отворить ее хотя бы наполовину, что бы протиснуться вовнутрь. Она невыносимо скрипит на заржавленных петлях и тяжело открывается как раз ровно на половину, уткнувшись нижним углом в асфальтовую дорожку. Толи асфальта было привезено с избытком и его положили от души в несколько слоев, толи калитка «села» от времени, но она отворялась как раз на столько, что бы пропустить одного человека среднего телосложения. Профильтровавшись через открывшуюся мне щель, с таким же трудом и скрипом, притворяю калитку на место. На крыльце, вполоборота ко мне, стоит женщина неопределенного возраста в низко надвинутом на лоб платке и черном, рваном трико с вытянутыми коленями и отжимает в пластмассовый таз тряпку. Поверх когда-то белой футболки, повязан пестрый, кокетливый фартучек с рюшками и еще какими-то украшениями. Оборачиваясь на звук, вызванный моим сложным процессом проникновения в ее жилище, она смотрит, прищурившись, и заправляет под платок прядь обесцвеченных перекисью водорода, волос. После чего, зачем-то, вытирает руку о фартук.
- Привет. Извини Надюшь, за вторжение. Серега-то, дома? – смущенно застываю в вопросе под пристальным взглядом близоруких глаз.
- Здравствуй. А куда он денется? Валяется на кровати, черт бы его побрал. Вчера опять нажрался. Все пьет и пьет. Денег в семье нет, а ему все похрену.
- Пройти-то можно?
- Да проходи. Может хоть на время заткнется, а то всю душу вытянул оханьем похмельным.
Поднимаюсь по ступенькам, сложенным из двух корявых чурбаков, на крыльцо белого кирпича и вхожу в прихожую, вытерев ноги о мокрую тряпку. Иду на оханье и причитание в дальнюю комнату, служащую залом, если судить по обстановке. На разложенном диван-кровати, в беспорядке из перекрученной простыни и одеяла, торчащего из пододеяльника, возлегает хозяин, уткнувшись всклокоченной головой в щель между двумя подушками.
- Здорово, Серега! Ты чего это гостей не встречаешь? – присаживаюсь на стул рядом с ложем, предварительно переложив с него на тумбочку спортивные штаны с зелеными лампасами.
- А? – Серега выдергивает из межподушечного пространства голову и, морщась от столь резкого движения, открывает один глаз. – Кто? А.… это ты. Привет.
Опухшее лицо его принимает, если можно так сказать, благожелательное, гостеприимное выражение. Он роняет голову, но уже в аккурат на сальную наволочку подушки.
- Я щас… Уже встаю…
Опустив голую ногу на пол и подтянув вторую под себя, он невероятным приемом, помогая себе руками, умудряется сесть. Покачиваясь, поджав пальцы синих, отекших ног, поднимает на меня мутные, полные боли глаза.
- Херово мне. Понимаешь, – пью. Подай-ка штаны.
Я подаю ему штаны и смотрю, как он пытается попасть ногой в штанину. Что же ты так? Сопьешься совсем. Смотри, сегодня не похмеляйся, завязывай. – советую ему и сам не верю в реальность даваемого совета.
- Надюх! Надюха! – Сергей орет в сторону кухни.
- Что тебе надо? Чего разрываешься? – доносится недовольный голос хозяйки.
- Пиво у меня осталось на столе.
- Все вчера выжрал, ничего не осталось.
- Брешешь! Врет сволочь! – обращаясь уже ко мне, объясняет он. – Бутылка должна остаться. Ой, Катенька, маленькая моя!
Я оглядываюсь, и вижу маленькую девочку, которая вбежала в комнату и остановилась, разглядывая меня большими, широко распахнутыми глазами.
- Катенька, у папки там, на столе пиво стоит. Принеси, пожалуйста. Папка пить очень хочет. – сюсюкает Сергей, умиленно улыбаясь своему чаду.
- Нету там. Ты вчера все выпил и еще по столу разлил – мамка вытирала. – терпеливо объясняет Катя и взяв у окна большой, надувной мяч, деловой, озабоченной походкой покидает комнату.
- Во, блин! Юрик, сгоняй за пивом. Не в обиду. – он просительно смотрит на меня. – У меня тут где-то, - и он роется под подушками. – Вот! И деньги есть!
Откинув подушки, он достает смятую, как фантики, пригоршню разномастных купюр, а затем стеклянную бутылку, заткнутую полиэтиленовой пробкой. Ошарашено смотрит на нее, поднимает к свету. В бутылке плещется еще больше половины.
- Самогон! – делает он вывод. – Но не смогу – пивка надо, а потом посмотрим. Сбегай, а? – и он протягивает мне комок бумажных денег.
Вздыхаю и отсчитываю несколько тысяч.
- Что брать? Бутылочного или разливного?
- Возьми двухлитровку разливного. Пусть в свою нальет, скажешь там, что это мне.
Ближайшая забегаловка с гордым названием «Пивной бар» находится на территории городского рынка. Сквозь раскрытые, в связи с летней духотой двери, вхожу в накуренное помещение с пятью высокими столиками. Возле одного из них стоят четверо клиентов, потягивая пиво и, о чем-то мирно беседуют. Резкий запах дыма, скисшегося пива и еще дух селедочного рассола привычно ударяет в нос и не вызывает ни удивления, ни отвращения. Таковы уж запахи питейных заведений нашего, да и не только нашего, городка. Были, конечно, люди, а у людей планы великие, открыть приличные заведения. И открывали! Но, спустя самое большое год-полтора, идея опошлялась и, толи от бессилия поддерживать должный порядок, толи по причине малого дохода в связи с большей ценой, Но благородный «Бар» деградировал до уровня все того же «пивняка». И оставалось только гордое название на вычурной вывеске.
- Здравствуй, теть Наташа. Налей два литра в свою. Серега Горелов тару потом вернет. – и протягиваю пожилой продавщице деньги. – И пачку «Астры» дай…
Бросив на влажный прилавок пачку сигарет и, подставив под хромированный кран бутылку, тетя Наташа интересуется, обращаясь как бы и не ко мне, а куда-то в сторону:
- Что брать будешь: селедку или яйца?
- А просто пива нельзя?
- А куда я все это девать буду? Сама, что ли, съем? – и бросив на стойку плоскую, картонную тарелочку, хлопает на нее два помятых, вареных яйца. – Бери, а то четыре дам. Как раз на два литра.
Вздыхаю и пододвигаю к себе навязанное блюдо. Пока набирается пиво, наблюдаю за поддатой старухой-уборщицей, которая, отжав тряпку, которой до этого мыла пол, протирает белый, местами отклеившийся пластик стола. Ни кто даже не пытается высказать недовольствие подобной акцией «санитарии».
- Держи свое пиво. Сдачи нет, в следующий раз возьмешь.
- Ну, хоть целлофановый пакет дай? Что я яйца в кармане, что ли понесу? – храбро возмущаюсь я.
- На, интилегент…
В калитку вхожу уже без скрипа и визга петель, так как догадался перед уходом не прикрывать ее. На заасфальтированном дворе Катенька играет в мяч, заразительно хохоча, наблюдая за бросающимся за ним маленьким, коричневым щенком.
- Куда? А ну, Сникерс, на место!
А «Сникерс» прыгает на мячик, норовя укусить его, но отпружинивает от тугого клеенчатого бока и смешно катится по асфальту, повизгивая, а иногда и порыкивая почти по взрослому.
- А почему «Сникерс»? – интересуюсь я.
- Да ты посмотри, какой шоколадный! – продолжает хохотать Катюша.
На крыльце появляется хозяин. Держась левой рукой за сердце и шаркая растоптанными, красными шлепанцами, он с трудом передвигает непослушные ноги, спускаясь по горбылям вниз.
- Вот, блин, ноги не слушаются…
- А что так? Смотри, черные-то какие… - я рассматриваю его опухшие, темно-синие, почти черные ноги.
- Да хрен его знает, кровь не греет – мерзнут постоянно. Пошли в сад на солнышко. – и он тащится дальше, размахивая свободной рукой, словно быстро идущий человек. – Надюха достала уже…
Присаживаюсь на лавочку у почерневшего от времени, тесового стола, вкопанного под старой, корявой яблоней.
- Стакан там, на сучке. Ополосни. – кричит мне Серега от грядки, на которой он рвет перья лука и вялые листья салата.
Подойдя к столу и опасливо оглянувшись на дом, он достает из под наброшенной прямо на майку болониевой куртки початую бутылку самогона и прячет ее в зарослях чистотела в обилии растущем у подножия яблони. Затем чинно выкладывает из карманов на стол: два куска хлеба, соль в пачке из под сигарет и, только что сорванную, свежую зелень. Я дополняю натюрморт двумя яйцами и пачкой «Астры».
- Вот это ты правильно догадался! – широко лыбится он. – Ща, у меня тут немного сальца есть. – И он достает из того же чистотела обрывок газеты, в который завернуты несколько загнутых, лоснящихся на жаре, кусочков сала. Он сам наливает себе стакан пива и, жадно присосавшись, почмокивая и дергая небритым кадыком, громко выпивает его. Тут же наливает второй и, закинув голову, опорожняет и его, но чуть-чуть медленнее.
- Ох! – восторженно выдыхает он, слизывая с губ пену. – Ты наливай себе. Пей.
- Да ладно, похмеляйся, я не болею. Покурю посижу. – отказываюсь я разминая сигарету и заправляя ее в мундштук.
- Ну, тогда хоть самогона выпей. Что я один-то. – продолжает настаивать он и достав из кустов бутылку плещет мне в стакан духовитого зелья.
- Хватит, хватит! – останавливаю я его и, дабы не обидеть хозяина, выпиваю и зажевываю листом салата, предварительно обмакнув его в соль.
Помолчали, прислушиваясь к переменам происходящим в организме. Серега закуривает и, затянувшись, шумно, струей выдыхает дым.
- Ты, Юр, это… Разговор у меня к тебе. Вернее рассказать хочу. Чего и звал тебя. Я и запил-то чего. Ты ведь помнишь, что я так раньше не пил. Ну, по праздникам. А тут… Во сне снится – хоть в церковь иди. – и он запускает пальцы в черные с проседью волосы. – Не могу я! – поднимает на меня повлажневшие глаза. – Не могу!
- Ты чего, Серега! – не ожидая такого поворота настроения, я теряюсь. – Ты чего?
- Эх, твою мать! Все расскажу! Ведь ты правильный – поймешь.
Затянувшись, он вновь нервно выдувает дым. – Ты Виталика помнишь? Ну, того, с кем я землю копал?
- Это который на гранате подорвался? Ну конечно помню. Да и весь город помнит. О чем это ты?
Он молчит, как бы собираясь силами и, решившись, тихо произносит:
- Да не подорвался он… - и уже без оглядки на дом, плещет себе в стакан самогона и, выпив, запивает пивом прямо из бутылки. – Не подорвался… Я расскажу, – ты поймешь…
Я не буду описывать дальнейшую процедуру опохмеления, переходящую в тяжелый хмель на солнце. Но то, что он мне поведал стоит того, что бы поделиться этим с другими. Да и греха за выданные чужие тайны на мне нет, тем более что все это произошло давно и виновных уже не достанешь. Да и не исповедь я у него принимал, хотя за внешний вид поисковые люди и кличут меня «капелланом». Ну да ладно – все сначала и по порядку…
* * *