Викентий Францевич Риккль, конторщик Дятьковской хрустальной фабрики Опции

[Minna]

Очень интересно узнать историю семьи стеклодува из Богемии, Викентия Францевич Риккль. Приглашён в Дятьково был уже после кончины Мальцова, интересно кто управлял фабрикой тогда? И какие задачи стояли перед приглашёнными специалистами? Если кто-то знает, прошу расскажите.

[igor1978]

Очень интересно узнать историю семьи стеклодува из Богемии, Викентия Францевич Риккль. Приглашён в Дятьково был уже после кончины Мальцова, интересно кто управлял фабрикой тогда? И какие задачи стояли перед приглашёнными специалистами? Если кто-то знает, прошу расскажите.

С какой целью интересуетесь?

Сообщение отредактировал igor1978 - 29.1.2020, 21:49

[Minna]

С какой целью интересуетесь?

Сложно даже сказать какая цель. Люди переселились из Чехии в российскую глубинку, наверное принесли какие то свои технологии и знания, чем решили какую то проблему, с которой столкнулись на фабрике. Слышала, что вроде цветное стекло с помощью Викентия Францевича пытались производить. Но все это только слухи. И судя по тому что семья переехала уже после смерти Мальцова то кто их туда пригласил. Ведь пишут, что фабрику обанкротила вдова Мальцова. этот период после смерти Мальцова слабо освещён. Вообщем для людей изучающих историю фабрики вопросов много!

[igor1978]

Сложно даже сказать какая цель. Люди переселились из Чехии в российскую глубинку, наверное принесли какие то свои технологии и знания, чем решили какую то проблему, с которой столкнулись на фабрике. Слышала, что вроде цветное стекло с помощью Викентия Францевича пытались производить. Но все это только слухи. И судя по тому что семья переехала уже после смерти Мальцова то кто их туда пригласил. Ведь пишут, что фабрику обанкротила вдова Мальцова. этот период после смерти Мальцова слабо освещён. Вообщем для людей изучающих историю фабрики вопросов много!

История семьи весьма интересная. Есть несколько источников и статей по ним. Информацию могу дать, но немного позднее.

[Minna]

История семьи весьма интересная. Есть несколько источников и статей по ним. Информацию могу дать, но немного позднее.

благодарю вас за отклик! Большая проблема найти литературу по теме. Совершенно случайно поиск материалов вывел на этот форум. Здесь есть тема про Мальцова. Много интересного.

[igor1978]

Немного архивных данных

О сыновьях
Викентий Викентьевич Риккль - австрийский подданный - конторщик составной Дятьковской хрустальной фабрики, в должности с 1907 г.,
Иван Викентьевич Риккль - австрийский подданный - конторщик строительного отделения Дятьковской хрустальной фабрики, с 1 октября 1912 года, перешел на службу в Людиновский завод.

[igor1978]

Из книги Олега Семерина "Я не участвовал в войне, война участвовала во мне".

ЖУРАВЛИНОЙ ТРЕВОГИ ЗАКАТ

ДЕРЕВЬЯ были окованы осенью. Любуясь багрянцем кленов и акварельной желтизной берез, я с грустью наблюдал вечерние закаты, пронизанные журавлиной тревогой расставания. А мысли были заняты вальсом имен и событий, в круг которых ввела меня Ольга Тимофеевна Печенкова. И этот вихрь мельчайших подробностей, сохраненных ее цепким умом, был похож на журавлиной тревоги закат, когда законы природы влекут в иные края, а сердце остается в прошлом.
Но как удивительно это прошлое, как свежи о нем воспоминания, сколь неистощим запас наблюдений, что поведанное Ольгой Тимофеевной, мне непременно захотелось передать читателям.

1. СЕМЕЙНОГО АЛЬБОМА ПАМЯТЬ

МЫ СИДЕЛИ в небольшой комнатке, насквозь пронизанной солнечными лучами. Прозрачный воздух столь походил на чистоту хрусталя, что казался аурой окутывающей хозяйку, отдавшую всю жизнь заводу, творящему красоту.
Позади, за диваном, на котором мы расположились, взлетали к потолку полки, сплошь уставленные книгами. Сразу было видно, что в этом доме литература в особом почете.
А Ольга Тимофеевна, раскрыв передо мной небольшой альбом с фотографиями, в котором каждому представителю их большой семьи она отвела по несколько страниц, с увлечением ввела меня в мир воспоминаний, полный неистощимого запаса наблюдений и личных переживаний. И я почувствовал, как повеяло ветерком ностальгии, который изредка таял на ее ресницах.
И положив передо мной фотографию с коричневым отливом, наклеенную на плотное паспарту, собеседница сказала:
- Это снимок моих предков, от которых нить жизни протянулась ко мне. Вот сидят дедушка Викентий Францевич Риккль и бабушка Берта Иосифовна, а между ними пятилетний сын Викентий. Стоят дочери - две старшие, погодки, Адель, моя будущая мать, и Анастасия, а еще две младшие - Мария, похожая на деда, и Берта. А снимку этому почти сто лет. Он сделан в 1896 году, о чем свидетельствует надпись, исполненная рукой бабушки. Семья сфотографировалась перед отъездом из Чехии в Россию. То было время экономического кризиса, охватившего всю Европу. Дятьковская хрустальная фабрика тоже находилась в упадке. Чтобы вернуть ей былую славу, группа предпринимателей слила свои капиталы с мальцовскими и образовала акционерное общество.

Сообщение отредактировал igor1978 - 30.1.2020, 19:17

[igor1978]

Но без квалифицированных кадров, которых завод лишился во время кризиса, решить задачу возрождения было невозможно. Ведь, пожалуй, в стеклоделии, больше чем в любой другой отрасли, человек должен быть отмечен "искрой божьей". Таким специалистом, имеющим особый дар, и был мой дед. Он принял предложение приехать в Россию. Так стекловар из чешской Богемии, которая 500 лет "правила бал" в стеклоделии Европы, оказался со своей семьей в Дятькове. Здесь его назначили старшим стекловаром завода, в ведении которого была не только технология стекловарения, но также составной и керамический участки. Надо сказать, что никто из Рикклей тогда русским языком не владел. Но взрослые медленней, а дети без проблем, освоили язык своей новой Родины. И когда я в отрочестве как-то спросила у бабушки, на каком языке она думает, та ответила: "На русском!" Но говорили и дедушка, и бабушка с акцентом. И эта немаленькая чешская семейка, прибывшая в Мальцовский край, пополнилась еще тремя детьми, которые родились здесь. Это были Катя, умершая в годовалом возрасте, Ваня и Аня. А о дедушке Вацлаве, или по-русски Викентий, в памяти сохранилось то, что старые дятьковские рабочие называли его "секретником", мастером, держащим в тайне особенности технологии стекловарения. И эти упреки, адресованные деду, достались даже мне, хотя я технологию изучала в нашем советском техникуме и родилась спустя год после смерти дедушки. Он, проработав 17 лет на стеклянной фабрике в Дятькове, очень серьезно заболел. Бабушка повезла его на лечение в Европу. Диагноз докторов прозвучал смертельным приговором - "свинцовое отравление". И в 1913 году он скончался на земле своих предков.
ВДРУГ на одном из снимков мелькнуло знакомое лицо. Я поинтересовался:
- А это не Валентин ли Федорович Ткачевский?
- Он самый. Ведь мы с ним родственники. Моя тётя Берта была замужем за Александром Гавриловичем Ткачевским, дядей Валентина Федоровича. А его отец, Федор Гаврилович, работал на хрустальном главным бухгалтером. Александр Гаврилович слыл в Дятькове большим театралом и первым артистом. Он руководил самодеятельным театром и объединил местную интеллигенцию в драматическом кружке, который давал спектакли и пользовался большим уважением у дятьковцев. Однажды тетя Берта попросила у меня куклу для спектакля, и я потом, задрав нос, всем говорила, что моя кукла играет на сцене. Кстати, и Елена Михайловна Акименкова, которая до недавнего времени руководила в нашем городе прекрасной вокальной группой, тоже урожденная Ткачевская. Ее отец -Михаил Николаевич Ткачевский. А брат Михаила - Александр Николаевич был мужем моей тети Марии Викентьевны Риккль. Так что с Леной мы тоже родственницы.
СМОТРИМ фотографии. Ольга Тимофеевна ведет неспешный рассказ, указывая на снимки. И я спросил у словоохотливой собеседницы, как же ей удалось сохранить такое фотодокументальное богатство?

[igor1978]

И рассказала мне Печенкова, как перед приходом немцев вырыла она
ямку в дровяном сарае, стоявшем поодаль от дома. Потом опустила в нее сундук, в который положила ящик с фотографиями и засыпала землей. Затем замаскировала опилками и щепой. Когда спустя пять лет возвратилась из изгнания на родную землю, ни дома, ни сарая в помине не было. Даже признаков от пепелища не осталось. На их земле стоял новый дом чужих жильцов.
С большим трудом отыскала она яму с сундуком. В нем обнаружила истлевший ящик и залитые водой фотографии. Бережно, каждый снимок в отдельности высушила на солнце. Затем, прибегая к различным ухищрениям, придала фотографиям надлежащий вид. Поэтому они, хотя выглядят вполне пристойно, но с желтизной и следами водяных разводов. Однако мгновения прошлого, запечатленные на снимках, Ольге Тимофеевне сохранить удалось. И теперь она говорит со временем, свидетельницей которого была.

2. ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТСТВА

У КАЖДОГО времени свои цвета, у каждой жизни - свои оттенки. Только память детства может сохранить их столь точно и беспристрастно, как неспособны взрослые. Вот и впечатления о матери Адели Викентьевне Риккль и отце Тимофее Николаевиче Печенкове у моей собеседницы полны незамутненной детской чистоты. Да это и понятно, ведь ее мама ушла в мир иной, когда Олечке было пять лет, а через три года не стало отца. Из шести детей семьи Печенковых трое умерли в раннем возрасте, а старший брат Петя, который работал с отцом на бежицком машиностроительном заводе, умер двадцатилетним юношей. Оля с Володей остались одни, но и тот погиб во время войны. Вот и выпала долгая жизнь Ольге Тимофеевне за сестер и братьев.
- Отчетливо помню момент похорон матери, - говорит собеседница. - Это было в апреле, в канун пасхи. К празднику мне мама сшила сарафанчик в клеточку, который до сих пор помню зрительно. Но самым трогательным было то, что на этом сарафанчике бретельки и пуговички она обтянула красным бархатом. Для пятилетней девчонки это было столь эффектно, что ощущение восторга живо у меня сегодня. И когда мама умерла, мне одели этот сарафанчик. И я выбегала ко всем, кто пришел с мамой проститься, и говорила: "У меня мама умерла, а у меня сарафанчик новенький". А еще помню, что мама лежала с пасхальным яйцом в руке, и я очень боялась, что оно выпадет и разобьется, и она не донесет его до боженьки. Отец очень переживал смерть жены. Это повлияло на его здоровье. Врачи обнаружили у него предрасположенность к заболеванию легких. Порекомендовали сменить климат и уехать на юг. Он последовал совету и устроился на работу на предприятие аналогичное бежицкому - не то в Симферополе, не то в Севастополе. А через три года, когда возвращался в родные места, в пути заболел тифом. В Орле его сняли с поезда и определили в больницу. Там он и скончался.
ПОСЛЕ смерти Адели, которая была старшей дочерью, Берта Иосифовна взяла внучку к себе на воспитание, заменив ей мать. Это была волевая и сильная духом женщина, которой довелось пережить не только смерть мужа, но и четырех своих детей - Адели, Берты, Анастасии, Вани. Произошло это в течение каких-то четырех лет, начиная с 19-го года.
- Избранником тети Насти, - поясняет один из снимков Ольга Тимофеевна, - был Петр Иванович Федосеев, представитель весьма известной фамилии в Дятькове. Разруха и голод были испытанием для всех в послереволюционные годы. Чтобы существовать, надо было куда-то ездить, что-то из вещей менять на хлеб. Отправилась в такую поездку и тетя Настя, а дети остались со свекровью. Время было летнее и та сбегав в лес, принесла грибов, помыла их, почистила и зажарив дары леса, накормила детей. Всем ничего, а старшая девочка Галя отравилась и умерла. Тете Насте в дороге в это время было тревожно и неспокойно, что-то мучило ее душу. Как только оказалась дома, толкнула дверь, распахнула ее настежь и не поздоровавшись, спросила: "Где Галя?!" Вот сколь чутко материнское сердце. Она приехала, как в свое время моя мама, простуженной и больной. Смерть дочери ее окончательно подкосила и неизлечимая бо¬езнь оборвала ее жизнь. С сыном тети Насти Шуриком мы были большими друзьями. Устраивали различные игры. Однажды он прибежал за мной и говорит: "Оля, идем быстрее. Мы в озере рыбы наловили и теперь ее жарим". Оказывается, ребята развели костер в душнике кирпичного фундамента и пытаются поджарить пойманных рыбешек. Я увидела, как дым валит внутрь здания и сообразила, что начинается пожар. С ходу развернулась и побежала в заводскую контору, где в бухгалтерии работал Петр Иванович Федосеев. Сообщила ему о случившемся. Срочно приняли меры. Пожар погасили и дом спасли.
Кстати, Шурик - Александр Петрович Федосеев, впоследствии окончит метеорологический институт, станет профессором и будет заниматься вопросами освоения космоса.

[igor1978]

3. ВИКЕНТИЙ-МЛАДШИЙ И ДРУГИЕ

ПЯТЫМ ребенком в семье Рикклей, которого в пятилетнем возрасте родители привезли в Дятьково, был мальчик Викентий, тёзка своего отца. Оба Викентия держались всегда вместе - и на рыбалке, и на охоте. Видно, поэтому охота стала страстью Викентия-младшего, когда он стал взрослым.
— Охота для Венцеля, - говорит Печенкова, называя его так, как принято было в семье, - была прекрасным отдыхом на лоне природы. Трофеев домой он приносил мало, но разговоров об охотничьих страстях было много. Однажды накануне нового года Венцель принес зайца. Торжество по этому поводу было необыкновенным. И Венцель заявил гостям, что теперь каждый новый год он будет угощать всех зайчатиной. Когда через год подступило время званого обеда, жена Викентия Дуня предусмотрительно приобрела большого кролика. И происходила эта комедия каждый новый год. Ели крольчатину вместо зайчатины.
Очень рано Викентий Францевич стал брать сына на завод. Показывал ему производство, рассказывал о нем. "Секреты передает!" - говорил между собой заводской люд. Вероятно, так оно и было. Ведь когда отец заболел и не смог дальше работать, Викентий Викентьевич, окончивший к тому времени коммерческое училище, принял из рук отца управление производством - составным, керамическим цехами и печами.
- Венцель, - рассказывает Ольга Тимофеевна, - прекрасно управлял своим "царством", варил от простого стекла до "золотого рубина". Он досконально знал рецептуру и добавки, необходимые для варки любого стекла. И это снискало ему авторитет и уважение. Даже в воскресные дни он шел на завод, чтобы проверить, все ли в порядке на производстве. Я очень любила сопровождать его по заводу. И как-то в выходной день он взял меня за руку и мы пошли на хрустальный. Посмотрев работу печей, заглянули в керамический цех. Там в печке обжигался какой-то припас. Топка горела, дров достаточно. А дежурный рабочий, подбросив очередную порцию чурок, улегся на скамеечке, поставив обувь рядом, и сладко спал, пригретый солнышком, укрыв голову за дощечкой. Викентий Викентьевич заглянул в печку, убедился, что все исправно, а потом подошел к рабочему, взял его за большой палец ноги, потрепал осторожненько и говорит: "Царство небесное проспишь!" Тот встрепенулся, подскочил: "Викентий Викентьевич, да я только что дрова подбросил, да я, да я..." А он рассмеялся, взял меня за руку и мы пошли. Не кричал, не шумел, а как-то по-особому деликатно сделал замечание и ушел. Что-то доброе было в этом человеке.
Вот только судьба была к нему недобра. Случилось это в тридцатые годы, когда молох всеобщей подозрительности стал пожирать общество. Толчок такой кампании на хрустальном дал молодой инженер, только что окончивший институт. Его определили в сферу стекловарения. Какая черная кошка пробежала между молодым специалистом и старшим стекловаром, сказать сложно, но стал новенький строчить доносы на Викентия Викентьевича. Ведь на производстве всегда можно найти массу неполадок. Обнаружили, например, у стекловаренной печи грязный бой, который надо мыть и сортировать до засыпки, но кто-то проворонил и не сделал необходимого. Чем не вредительство?! Или при варке стекла горшок треснул и стекломасса вытекла. Бывает же и такое. Ну чем не злой умысел стекловара? И этого было достаточно, чтобы сфабриковать дело и Викентия Риккль арестовать. А тут в пол¬ночь в дом старшего стекловара чекисты нагрянули. Обыск учинили. Переписку Берты Иосифовны с братьями покойного мужа на чешском языке обнаружили. Так это вообще "бесценное свидетельство связи" с международным империализмом - врагом рабочего класса. Вот и оказался Викентий Викентьевич в тюрьме. Прав¬да, был он там месяца три. После чего отпустили. Слава богу, что хватило ума разобраться.
- Но эта несправедливость Венцеля сломала, - говорит Ольга Тимофеевна. - Он не мог ни понять, ни осмыслить происшедшего. Для честного и порядочного человека это был страшный удар. Я помню, как в старом каменном доме с длинным коридором, где мы жили, Викентий ходил из угла в угол, заложив руки за спину и опустив голову, погруженный в тяжелые раздумья. Его приглашали снова работать на хрустальный, но он отказался. Поехал на Березический завод Калужской области. Немного там поработал и заболел. В 1939 году он умер. Его закат был полон журавлиной тревоги о минувшем.
Но его матери в эти трудные для Викентия годы с ним рядом не было. Она не могла смириться с его женитьбой на простой женщине, которая была старше его. Поэтому уехала к младшей дочери Анечке в Ленинград. А Аня, после окончания Брянской гимназии, сначала работала учительницей в Дятьковской средней школе, директором которой был друг Игната Фокина Николай Иванович Анцышкин. За него Анна Риккль и вышла замуж. А вскоре уехала учиться в вуз Ленинграда. Муж последовал за ней. Там Аня Риккль станет физиологом, будет работать в Колтушах у академика Павлова, получит ученую степень доктора медицинских наук, станет профессором медицины. Ее муж Анцышкин умрет перед войной, а мать - в блокадном Ленинграде.
Будет несправедливо не упомянуть о Марии Риккль, похожей на отца и представленной на семейном снимке. Она вышла замуж за Александра Николаевича Ткачевского. С ним уехала в Ташкент. Там у них родился сын Юрик. Но муж скоро умер. Переехала в Москву. Здесь в двенадцатилетнем возрасте умер сын. Вышла замуж за вдовца из Дятькова Константина Яковлевича Голубева и вместе воспитывали его сына. В столице и оборвался ее жизненный путь.
И еще один Риккль будет связан с нашим городом и хрустальным - Иван Викентьевич.
- Ваня, как и Викентий, окончил техническое училище, - рассказывает моя собеседница. - Это был сгусток необыкновенного доброжелательства и веселья. Он что-то насвистывал, что-то пел, что-то рассказывал, над чем-то шутил, смеялся. Он был заряжен добрым юмором и весельем. Просто был необыкновенным человеком. Вместе с Анечкой Ваня прекрасно пел под гитару. Таким он и остался в моей памяти на всю жизнь. Однажды я сидела в своем уголке с куклами и игрушками. Сидела и смотрела в одну точку. О чем думала, не знаю. Мимо шел Ваня, увидел эту грустную фигуру и спрашивает: "Олечка, о чем ты задумалась?" А я вздохнула и ему отвечаю: "О жизни!" Ваня рассмеялся и это бы все прошло мимо, если бы за семейным столом Ваня потом с присущим ему юмором не рассказал, как "наша Олечка о жизни думала". Ваня был электриком, заведовал на заводе подстанцией. Он рано ушел из жизни. Готовя на церкви иллюминацию к седьмой годовщине Октябрьской революции, которую пришлось делать при сильном ветре, он простыл, заработал туберкулез горла и в течение года болезнь его сожгла.
Такие вот были радости и печали в семье Рикклей до военного лихолетья.

[igor1978]

4. ПОСЛЕ ТЕХНИКУМА

ЗАБОТУ о племяннице Оленьке после отъезда бабушки-матери в Ленинград взял на себя дядя Викентий. Он одобрил ее желание стать технологом стекла, и она, получив вскоре диплом только что открывшегося в Дятькове стекольно-керамического техникума, была направлена на Елинский завод оконного стекла Калужской области. Там и сделала Печенкова свои пер¬вые рабочие шаги, о которых без улыбки вспоминать не может. - Как только я туда приехала, - говорит собеседница, - мне сразу поручили лабораторию. Дело это было знакомо, поскольку во время учебы проходила практику в лаборатории Старского завода. И я храбро взялась за работу, начав с "революции": контролировала сырьевые материалы, вела журналы, делала все, что можно было в примитивной лаборатории. Там особенно мне запомнились два стекловара-ветерана - Родион Васильевич и Константин Степанович. Оба были старенькие и седенькие. Сделав расчет шихты, я приносила его Константину Степановичу. И старший стекловар спрашивал: "Что ты мне принесла?" Я бойко отвечала: "Рецепт, Константин Степанович, как шихту собирать. Здесь написано песка столько-то килограммов, сульфата столько-то..." - "Что ты мне килограммы пишешь, - спокойно говорил тот, - я знаю пуды и фунты, а ты мне килограммами голову морочишь!" После этого я приносила ему рецепты в килограммах, но рядом писала, согласно пожеланию, фунты и пуды. А Родион Васильевич мне запомнился за крылатое выражение: "Это - особо, а это - отдельно". Свою любимую фразу он произносил сотни раз в день по случаю и без него. Ее я иногда сама в шутку употребляю.
Материалы на завод поступали бросовые, даже неизвестно откуда их привозили. Разобраться в них было не просто. И однажды что-то спутав, молоденькая лаборантка допустила ошибку. Пошло желтое-прежелтое стекло. И хотя ванная печь была небольшой, но стекломассу надо было выработать. Выработали, стекло порезали и упаковали в ящики. Отправили в какой-то колхоз. Оттуда приходит рекламация. Ольга Тимофеевна в панике: "Надо же было так опростоволоситься?!" А начальник отдела снабжения, калач тертый, человек хитрый-прехитрый, ей говорит:
— Не горюй, Тимофеевна. Съезжу и все утрясу!
Приехал в колхоз и спрашивает:
— Ну что у вас тут стряслось?!
— Да вот, - говорят ему, - желтое стекло нам поставили.
- Ай-ай-ай! - картинно всплеснул руками снабженец. — Как же мы такую промашку допустили? Да это же экспериментальная партия. Мы ее по заказу научно-исследовательского института сделали. Стекло это пропускает только нужные для организма лучи. Срочно его вновь упакуйте и возвращайте нам. Мы его вам заменим другим.
Но клиент ни упаковывать, ни возвращать стекло не стал. Инцидент был исчерпан.
А когда первый год работы был на исходе, пригласил ее директор к себе и, внимательно посмотрев, спросил:
- Что случилось, Ольга Тимофеевна? Сотрудники говорят, что тебя в слезах часто видят.
- Ничего не случилось, - отвечает Печенкова, опустив глаза. — Просто я домой хочу.
Откровенное признание девушки согнало тень тревоги с лица директора и оно засветилось отеческой добротой.
- Какой же ты еще ребенок, Оленька, - сказал в ответ руководитель. - Значит, ты не прижилась у нас. Жаль. Я тебя отпускаю. Уезжай.
Так, год спустя, Ольга Тимофеевна вернулась в родное Дятьково. Здесь ее взяли младшим лаборантом в центральную лабораторию, которая обслуживала всю Западную область. А находилась она в здании у Орловского озера. Но к концу тридцатых годов лаборатория стала только заводской. Тогда ее решили перевести на территорию завода в двухэтажное здание, где второй этаж занимает заводская поликлиника. Для ее размещения из здания вывели цех по производству тарных ящиков для посуды. И помнит Ольга Тимофеевна, как, перевозя оборудование лаборатории на завод, спросили они у своего нового начальника Евгения Кузьмина Зюкова, все ли склянки и банки следует забирать из старых помещений? Ответ его стал для моей собеседницы еще одним афоризмом, который нет-нет, да иногда она сама произносит: "Всё надо брать! В хозяйстве одна змея не нужна!"
То было время и счастья, и тревог. Она вышла замуж за Федора Алексеевича Аристова и тем была счастлива. А когда в тридцать девятом родился первенец Александр, ощущение счастья было безмерным.
Но уже налетели сороковые роковые, полные безграничной тревоги. Сорок первый принес всем горе, боль и страдание. А Печенкова в это время ждала двойню и беспокойство за судьбу детей усилило тревогу. В октябре первого года войны родились Ира и Наташа. Но наступило время тяжких испытаний.

[igor1978]

5. НАШЕСТВИЕ

ВОТ и о первых месяцах войны вспомнила Ольга Тимофеевна:
- Наши ушли, а немцы не пришли. Они уж шибко бежали к Москве, хотели за один день всем овладеть. Дятьково осталось в стороне от главных путей продвижения к столице. Иногда сюда залетали немногочисленные немецкие части, распределялись по домам, вели себя бесцеремонно, как хозяева. Где хотели спали, что хотели брали, кого хотели стреляли прямо на улице. И, набедокурив, уходили. Наступала опять передышка до следующего набега. А потом здесь разгулялись партизаны. В феврале сорок второго года восстановили Советскую власть на большей части территории района. Даже стали функционировать колхозы, которые в апреле-мае провели весенний сев. И тогда фашисты, раздосадованные неудачей похода на Москву, и тем, что партизаны им досаждают, двинули в июне сюда карательные части, чтобы разгромить партизан.
Муж, Федор Алексеевич Аристов, был все это время с семьей. Он по специальности бухгалтер, перед войной был заместителем главного бухгалтера хрустального завода. Но на фронт его не взяли. Был очень болен. У него - декомпенсированный порок сердца. Да и партизаны больного человека по этой причине сторонились. Было трудно и голодно всем нам. Перебивались на одной картошке. А ему - больному человеку - было сложнее вдвойне. Его организм был столь ослаблен, что развился фурункулез, от которого страдал неимоверно. И в начале лета, когда стало известно о приближении карателей, он сказал: "Я уйду в партизанский отряд". Я пошла его провожать до самого конца Комсомольской улицы, которая подходила к лесу. На руках у меня были две девчонки, а за юбку держался Саша. И, прощаясь, Федор сказал: "Я сюда не вернусь, пока здесь будут немцы, даже если это будет стоить жизни. Теперь надейся только на себя. Береги детей!" И не знала я тогда, что это будут его последние слова, обращенные ко мне.
ПОЗДНЕЕ Ольге Тимофеевне расскажут очевидцы о горькой участи ее мужа. Он добрался до отряда Качалова, но бойцом его в отряд не зачислили, сославшись на то, что у него нет оружия. На довольствие его не поставили, в расположение отряда не пустили. Вот и обитал Аристов, как неприкаянный, вблизи партизанского лагеря. Соорудил себе шалаш, питался тем, что находил в лесу, да сердобольные партизаны с ним своим пайком делились. Конечно, истощал до предела. Но когда отряду надо было сменить место дислокации, Аристов пошел вместе с партизанами и помогал им тащить мешки.
Вскоре для отряда наступили тяжелые дни. Каратели устроили настоящую гонку за партизанами. Отряд Качалова взяли в тиски. Чтобы выскользнуть из лап карателей, надо было совершить быстрый маневр по тайным тропам. Встал вопрос, что делать с Аристовым. Помощник он никудышный, да и на марше будет помехой. Бросить в лесу - опасно. Вдруг попадет в лапы к немцам и невзначай наведет на след отряда. Остается одно - девять граммов свинца. Так товарищи по детству и работе решили судьбу своего верно¬го товарища. Но исполнителю даже не пришлось затратить пули на страшно больного и обессиленного человека. Хватило одного сильного удара. Такова была пронзительная правда того жестокого времени, которая спустя годы откроется Печенковой.
Но о гибели мужа Ольга Тимофеевна узнает от Сергея Васильевича Дымникова. С ним она случайно столкнется в Германии, где он находился в лагере узников. Однако до этого ей придется пройти свои круги ада.
ПОМНИТ она, как сгоняли женщин во двор при бывшем милицейском здании. Строили, выкликали по спискам, сортировали по возрастам, а то и вовсе по непонятным признакам, известным лишь самим оккупантам. Те, кого оставляли, ночевали в здании. Спали на голом полу, примостившись друг к другу.
- В пять утра, вспоминает Ольга Тимофеевна, - нас поднимали и выгоняли во двор. Затем (в зависимости от числа женщин) выстраивали в две, а то и три шеренги, на ширину дороги и гнали на Жукову. За городом, у леса, останавливались. Здесь, были сложены длинные палки, которыми мы вооружались. Каждая шедшая в своей шеренге должна была бить палкой впереди себя по земле. Попадет мина - значит взрыв и смерть. Так решили немцы рука¬ми наших женщин воевать с партизанскими минами, на которых то и дело подрывался транспорт фашистов. Причем, расстояние между шеренгами было 20-30 метров, а метрах в 70-ти позади ехали две телеги, груженые кирпичом. Это на тот случай, если какая-то мина уцелеет. А позади телег, на почтительном расстоянии, шли немецкие солдаты с автоматами на перевес и хохотали до упаду, уж по какому поводу, трудно понять. Видно, анекдоты друг другу рассказывали. Вот так доходили до Малой Жуковы и там устраивали небольшой отдых. Де¬ревня была сожжена. Торчали трубы печей. Но в огородах и на поле росли морковь, свекла, лук, картофель. Этот урожай мы и собирали. Немцы таким образом получали свежие овощи и лишали огорода партизан. Назад в Дятьково возвращались в том же порядке. Враг боялся, что партизаны за это время могут поставить мины. Такие походы продолжались ежедневно в летний зной, в дождь, в осенний холод, пока не опустошали огороды и поля соседних с городом сёл. А кормили нас все это время баландой с хлебом. Разрешали брать себе овощи, которые убирали. Обычно разжигали костры и пока работали, в котелках успевала свариться похлебка. И это - уж была какая-то добавка к скудному питанию.
А КОГДА наступила осень сорок второго года, решили немцы всю эту рабочую силу отправить в Германию. Прибыли военные в черной форме и стали отбирать женщин для отправки. В эту группу попали самые молодые. Среди них оказалась и Печенкова.
Появились незнакомые полицаи, некоторые верхом на лошадях. Они окружили колонну женщин и повели ее по дороге на Жиздру. А проходил путь мимо дома, в котором жила семья Ольги Тимофеевны. Там оставалась парализованная свекровь, которая едва двигалась и трое детей Печенковой под присмотром бабушки Петровны. Вот она и вышла навстречу колонне с двумя девочками на руках и мальчиком, стоявшим рядом. И женщины, будто по команде, остановились напротив дома. Они решили дать возможность матери проститься с детьми.
- Взяла я девочек на руки, - говорит Печенкова, - Алик уцепился за мою юбку, и я зарыдала, от несказанного горя запричитала. Детей у меня тут же взяли с рук и вернули Петровне, а я ударилась о землю и криком кричу. Подошел ко мне полицай и тихо сказал: "Поднимайся, а то останешься здесь навсегда!" Поднялась. Все пошли и я пошла. Многие женщины рыдали, ведь матерям эта сцена расставания их детей напомнила. И свое горе они в этом горе увидели.
А на пути к Малой Жукове их еще одна стрессовая ситуация ожидала. Женщина по нужде отбежала к кустику и полицай без разговора, вскинув карабин, застрелил несчастную.
Привели в Улемль. Носители нового порядка сельские дома обнесли колючей проволокой, а в центре стоял навес на четырех столбах, под которым в котле на костре варилась баланда. Бойкая повариха плескала черпаком бурду в консервные банки пришедшим женщинам. Кто-то в ней узнал знакомую и говорит:
- Нин, ты хотя бы мух отгоняла. Что ты нам с мухами наливаешь.
- Ладно, и так пожрете, - огрызнулась та, чувствуя превосходство своего положения.
Затем их развели по хатам на ночлег. А через день приехал нарядный офицер в черном и, поигрывая в руке пистолетом перед выстроившимися в шеренгу женщинами, сказал:
- Фрау! У вас есть счастливая возможность добровольно поехать в Германию!
Вопросов не было. Все "добровольно" под дулами автоматов, двинули по дороге на Жиздру.
Туда прибыли перед вечером. Журавлиной тревогой пронизал пурпурный закат души женщин. Только птицы улетали в чужие края по законам природы, а людей гнала на чужбину грубая сила вражеского нашествия.
Смилостивились. Позволили посетить действовавший в Жиздре собор.
- Он мне показался огромным, - говорит Ольга Тимофеевна, - а купол взлетевшим невероятно высоко. У икон горели свечи и мне показалось, что хоть и не увидела бога, но он где-то здесь. Я была комсомолкой и молитв не знала, но обратилась к богу со своей речью. Сказала: "Господи! Ты же всевидящий, всеслышащий, всемогущий! И если ты знаешь, что творится на нашей земле, как же все это ты можешь позволить?!" Вот так всей своей душой, со страстью я обратилась к богу, которого почувствовала под этим куполом.
А ПОТОМ затолкнули их в товарные вагоны и понесли колеса на чужбину.

[igor1978]

5. НАШЕСТВИЕ

ВОТ и о первых месяцах войны вспомнила Ольга Тимофеевна:
- Наши ушли, а немцы не пришли. Они уж шибко бежали к Москве, хотели за один день всем овладеть. Дятьково осталось в стороне от главных путей продвижения к столице. Иногда сюда залетали немногочисленные немецкие части, распределялись по домам, вели себя бесцеремонно, как хозяева. Где хотели спали, что хотели брали, кого хотели стреляли прямо на улице. И, набедокурив, уходили. Наступала опять передышка до следующего набега. А потом здесь разгулялись партизаны. В феврале сорок второго года восстановили Советскую власть на большей части территории района. Даже стали функционировать колхозы, которые в апреле-мае провели весенний сев. И тогда фашисты, раздосадованные неудачей похода на Москву, и тем, что партизаны им досаждают, двинули в июне сюда карательные части, чтобы разгромить партизан.
Муж, Федор Алексеевич Аристов, был все это время с семьей. Он по специальности бухгалтер, перед войной был заместителем главного бухгалтера хрустального завода. Но на фронт его не взяли. Был очень болен. У него - декомпенсированный порок сердца. Да и партизаны больного человека по этой причине сторонились. Было трудно и голодно всем нам. Перебивались на одной картошке. А ему - больному человеку - было сложнее вдвойне. Его организм был столь ослаблен, что развился фурункулез, от которого страдал неимоверно. И в начале лета, когда стало известно о приближении карателей, он сказал: "Я уйду в партизанский отряд". Я пошла его провожать до самого конца Комсомольской улицы, которая подходила к лесу. На руках у меня были две девчонки, а за юбку держался Саша. И, прощаясь, Федор сказал: "Я сюда не вернусь, пока здесь будут немцы, даже если это будет стоить жизни. Теперь надейся только на себя. Береги детей!" И не знала я тогда, что это будут его последние слова, обращенные ко мне.
ПОЗДНЕЕ Ольге Тимофеевне расскажут очевидцы о горькой участи ее мужа. Он добрался до отряда Качалова, но бойцом его в отряд не зачислили, сославшись на то, что у него нет оружия. На довольствие его не поставили, в расположение отряда не пустили. Вот и обитал Аристов, как неприкаянный, вблизи партизанского лагеря. Соорудил себе шалаш, питался тем, что находил в лесу, да сердобольные партизаны с ним своим пайком делились. Конечно, истощал до предела. Но когда отряду надо было сменить место дислокации, Аристов пошел вместе с партизанами и помогал им тащить мешки.
Вскоре для отряда наступили тяжелые дни. Каратели устроили настоящую гонку за партизанами. Отряд Качалова взяли в тиски. Чтобы выскользнуть из лап карателей, надо было совершить быстрый маневр по тайным тропам. Встал вопрос, что делать с Аристовым. Помощник он никудышный, да и на марше будет помехой. Бросить в лесу - опасно. Вдруг попадет в лапы к немцам и невзначай наведет на след отряда. Остается одно - девять граммов свинца. Так товарищи по детству и работе решили судьбу своего верно¬го товарища. Но исполнителю даже не пришлось затратить пули на страшно больного и обессиленного человека. Хватило одного сильного удара. Такова была пронзительная правда того жестокого времени, которая спустя годы откроется Печенковой.
Но о гибели мужа Ольга Тимофеевна узнает от Сергея Васильевича Дымникова. С ним она случайно столкнется в Германии, где он находился в лагере узников. Однако до этого ей придется пройти свои круги ада.
ПОМНИТ она, как сгоняли женщин во двор при бывшем милицейском здании. Строили, выкликали по спискам, сортировали по возрастам, а то и вовсе по непонятным признакам, известным лишь самим оккупантам. Те, кого оставляли, ночевали в здании. Спали на голом полу, примостившись друг к другу.
- В пять утра, вспоминает Ольга Тимофеевна, - нас поднимали и выгоняли во двор. Затем (в зависимости от числа женщин) выстраивали в две, а то и три шеренги, на ширину дороги и гнали на Жукову. За городом, у леса, останавливались. Здесь, были сложены длинные палки, которыми мы вооружались. Каждая шедшая в своей шеренге должна была бить палкой впереди себя по земле. Попадет мина - значит взрыв и смерть. Так решили немцы рука¬ми наших женщин воевать с партизанскими минами, на которых то и дело подрывался транспорт фашистов. Причем, расстояние между шеренгами было 20-30 метров, а метрах в 70-ти позади ехали две телеги, груженые кирпичом. Это на тот случай, если какая-то мина уцелеет. А позади телег, на почтительном расстоянии, шли немецкие солдаты с автоматами на перевес и хохотали до упаду, уж по какому поводу, трудно понять. Видно, анекдоты друг другу рассказывали. Вот так доходили до Малой Жуковы и там устраивали небольшой отдых. Де¬ревня была сожжена. Торчали трубы печей. Но в огородах и на поле росли морковь, свекла, лук, картофель. Этот урожай мы и собирали. Немцы таким образом получали свежие овощи и лишали огорода партизан. Назад в Дятьково возвращались в том же порядке. Враг боялся, что партизаны за это время могут поставить мины. Такие походы продолжались ежедневно в летний зной, в дождь, в осенний холод, пока не опустошали огороды и поля соседних с городом сёл. А кормили нас все это время баландой с хлебом. Разрешали брать себе овощи, которые убирали. Обычно разжигали костры и пока работали, в котелках успевала свариться похлебка. И это - уж была какая-то добавка к скудному питанию.
А КОГДА наступила осень сорок второго года, решили немцы всю эту рабочую силу отправить в Германию. Прибыли военные в черной форме и стали отбирать женщин для отправки. В эту группу попали самые молодые. Среди них оказалась и Печенкова.
Появились незнакомые полицаи, некоторые верхом на лошадях. Они окружили колонну женщин и повели ее по дороге на Жиздру. А проходил путь мимо дома, в котором жила семья Ольги Тимофеевны. Там оставалась парализованная свекровь, которая едва двигалась и трое детей Печенковой под присмотром бабушки Петровны. Вот она и вышла навстречу колонне с двумя девочками на руках и мальчиком, стоявшим рядом. И женщины, будто по команде, остановились напротив дома. Они решили дать возможность матери проститься с детьми.
- Взяла я девочек на руки, - говорит Печенкова, - Алик уцепился за мою юбку, и я зарыдала, от несказанного горя запричитала. Детей у меня тут же взяли с рук и вернули Петровне, а я ударилась о землю и криком кричу. Подошел ко мне полицай и тихо сказал: "Поднимайся, а то останешься здесь навсегда!" Поднялась. Все пошли и я пошла. Многие женщины рыдали, ведь матерям эта сцена расставания их детей напомнила. И свое горе они в этом горе увидели.
А на пути к Малой Жукове их еще одна стрессовая ситуация ожидала. Женщина по нужде отбежала к кустику и полицай без разговора, вскинув карабин, застрелил несчастную.
Привели в Улемль. Носители нового порядка сельские дома обнесли колючей проволокой, а в центре стоял навес на четырех столбах, под которым в котле на костре варилась баланда. Бойкая повариха плескала черпаком бурду в консервные банки пришедшим женщинам. Кто-то в ней узнал знакомую и говорит:
- Нин, ты хотя бы мух отгоняла. Что ты нам с мухами наливаешь.
- Ладно, и так пожрете, - огрызнулась та, чувствуя превосходство своего положения.
Затем их развели по хатам на ночлег. А через день приехал нарядный офицер в черном и, поигрывая в руке пистолетом перед выстроившимися в шеренгу женщинами, сказал:
- Фрау! У вас есть счастливая возможность добровольно поехать в Германию!
Вопросов не было. Все "добровольно" под дулами автоматов, двинули по дороге на Жиздру.
Туда прибыли перед вечером. Журавлиной тревогой пронизал пурпурный закат души женщин. Только птицы улетали в чужие края по законам природы, а людей гнала на чужбину грубая сила вражеского нашествия.
Смилостивились. Позволили посетить действовавший в Жиздре собор.
- Он мне показался огромным, - говорит Ольга Тимофеевна, - а купол взлетевшим невероятно высоко. У икон горели свечи и мне показалось, что хоть и не увидела бога, но он где-то здесь. Я была комсомолкой и молитв не знала, но обратилась к богу со своей речью. Сказала: "Господи! Ты же всевидящий, всеслышащий, всемогущий! И если ты знаешь, что творится на нашей земле, как же все это ты можешь позволить?!" Вот так всей своей душой, со страстью я обратилась к богу, которого почувствовала под этим куполом.
А ПОТОМ затолкнули их в товарные вагоны и понесли колеса на чужбину.

[igor1978]

6. ГАМБУРГСКИЙ ЛАГЕРЬ

И ПРИВЕЗЛИ дятьковских женщин в Германию, в самый Гамбург. В пути прошел слух, что везут на макаронную фабрику, а оказались на заводе по производству взрывчатых веществ, которыми начиняют авиабомбы. Масса эта пропускалась, как горячее стекло на ивотском заводе, через фильеры и тянулась ниточками-макаронниками. Так что слух родился не на пустом месте. А шнейд-машины "макаронники" обрезали.
— На этом участке был потрясающий травматизм, - рассказывает Печенкова. - Каждый день кого-нибудь увозили без пальцев, а то и без рук. Режущий инструмент был острым и стремительным. Зазевался и готово - травма. Смена длилась 12 часов и работники, конечно, уставали. Но особенно сложно было ночью. Человека в сон клонит, реакция замедленная. Малейшая оплошность - и беда.
Всех прибывших распределили по сменам, а Печенкову вывели из общего строя и сказали, что она будет заниматься уборкой лагеря и вывозить на тележке мусор на площадку его утилизации.
- Лагерь был большой-пребольшой, - продолжает свой рассказ Ольга Тимофеевна. - Огромные бараки. В каждом -12 комнат. Каждая комната на 12 человек. В ней - шесть шкафов, разделенных пополам. В них - полочка для посуды, на которой эмалированная миска, кружка, ложка, вилка, ножик; отделение для одежды с планкой, на которой три вешалки-плечика; внизу - отделение для обуви. В комнате — шесть двухэ¬тажных кроватей. На кроватях матрацы и подушки, заполненные бумажной стружкой. Простыни, наволочки, пододеяльники в мелкую синюю клеточку, сделанные из бумажных нитей. Посреди помещения большой стол, двенадцать стульев, под столом тазик для мытья пола, тряпка и бутылка с жидкостью - моющим средством. Так вот было устроено наше обиталище. А в середине барака - умывальник, шесть туалетных комнат и шесть душевых. Здесь же небольшой эмалированный котел с топкой. Можно взять на складе угля, зажечь топку и прокипятить белье. А для его сушки натянуты во дворе проволочки. Такой вот был трудовой лагерь, организованный с немецким педантизмом. В столовой кормили три раза в день. Приходить надо было со своей посудой. На завтрак давали кусочек маргарина, две ложки сахарного песка, хлеб, чай. Хлеба давали в день 200 граммов на человека, а кто на тяжелой работе -400. Хлеб был выпечен давно и запечатан в пластиковые пакеты. Посыпан древесной пудрой. Он не был мягким, но и не был слишком сухим. В обед давали супы, приготовленные с брюквой, капустой, репой, свеклой. На второе - две-три картошки в мундирах с капустой или еще чем-нибудь. А на ужин - все, что оставалось от обеда. На территории лагеря были бомбоубежища. При сигнале тревоги все обязаны были бежать туда. Замешкавшийся мог получить удар палкой по спине от полицейского. Нас часто бомбили англичане. Если бомбы падали близко, земля осыпалась с потолков бункеров. Они не были слишком надежными. Однажды, выйдя из убежища после налета, мы увидели у входа большую неразорвавшуюся бомбу. Бог в этот раз был милостив. Иначе нам в бункере не сдобровать.
ЗАВОД, на котором работали дятьковские женщины, был на берегу Эльбы. Корпуса располагались под землей. Массив леса скрывал их от глаз. По одну сторону завода был женский лагерь, по другую - мужской. Но на заводе мужчины и женщины встречались.
Во время обеденных перерывов все старались подняться на поверхность земли, чтобы свежего воздуха хлебнуть. А тут тебе в лесочке зайцы, тут тебе белки, тут тебе парни, тут тебе девки. Ну, и жизнь брала свое. Стали появляться дети. Всех беременных первое время отправляли домой. А потом немцам это надоело и организовали в женском лагере детский санитет, под который отдали целый барак. Ольгу Тимофеевну сюда перевели кастеляншей. Она ведала бельем, заботилась, чтобы в прачечной вовремя стирали грязное детское белье.
К концу войны здесь набралось 98 детей. Руководить санитетом поручили швестер Тили. А по¬том ей дали в помощницы швестер Гертруд. Это была ярая нацистка, влюбленная в Гитлера. Даже в подарок санитету его портрет принесла. И когда стало ясно, что война немцами проиграна, эта фашистка подбросила в каждую детскую комнату вирусы болезней. В течение двух-трех дней в санитете вспыхнули скарлатина, дифтерит, корь. Дети пылали от высокой температуры и умирали на руках взрослых. Все они и были там похоронены.
- Не могу не сказать об отношении в лагере к русским, - говорит Печенкова. - Поначалу из уст немцев звучало только одно — "русская швайн". Но когда гитлеровцам под Сталинградом накостыляли по первое число, русские вдруг сразу стали умными, хорошими, работящими. Один из кинозалов даже отдали под показ фильмов для русских. Открыли для них пивной ларек. В воскресные дни разрешили гулять по городку.
Запомнилась и ночь под 9 мая 1945 года. Ольга Тимофеевна дежурила по санитету. Вдруг взвыли сирены. Она сначала бросилась поднимать спящих, чтобы отправиться в убежище, но рёва самолетов не было. Вскоре им сообщили о капитуляции фашистской Германии. Лагерь ликовал.
Освобождение им принесли англичане. Все стали разъезжаться. Последними лагерь покинули русские, которых вывозили на машинах.

7. ВОЗВРАЩЕНИЕ

ТРИ ГОДА Ольга Тимофеевна мечтала о том дне, когда спадут лагерные оковы, и она, вернувшись в родные края, обнимет сво¬их кровинушек. Наконец, это случилось. Она свободна. Но с их отправкой медлили. И она, не ожидая, когда это произойдет, пишет письмо родным и получает ответ. Те сообщают, что дети живы, но находятся в литовских семьях, куда их забрали из лагеря. А главное - в письме содержались адреса.
Русских отправили из лагеря через месяц после освобождения. Сначала везли на машинах, а потом - в повозках (таким образом перегоняли табун лошадей на Украину).
Когда оказались в Минске, попросила Печенкова командира отряда, их сопровождавшего, отпустить ее на поиски детей. Получив разрешение, она вскоре была в Литве. Оттуда и отправилась в Дятьково с дочерьми и сыном в сопровождении бабушки Петровны, которая все это время опекала детей.
Родной город не узнали. Он лежал в руинах. Сохранилась только улица у железной дороги.
Временно приютила знакомая по лагерю, вернувшаяся несколько раньше Печенковой.
Шел в это время сентябрь сорок пятого. В разгаре была уборка картофеля. Ольга Тимофеевна вместе с золовкой Зинаидой Алексеевной Аристовой, которая теперь жила с ее семьей, нанялась убирать картофель. За работу получали по ведру картошки в день. Так заготовили на зиму несколько мешков ценного продукта и тому были очень рады.
А потом пошла Печенкова на завод, и там, узнав о сложном положении с жильем, выделили место в бараке. И то, что появилась своя крыша над головой, всю семью очень обрадовало.
- Я в то время словно летала на крыльях, - говорит Ольга Тимофеевна. - Я была такая счастливая от того, что не летали самолеты, от того, что не падали бомбы, от того, что со мной были дети. Пусть не устроен быт, пусть бедно, пусть голодно, но ведь все вместе. И это так хорошо, и лучшего не надо. Не так уж много нужно человеку для счастья.
А на заводе Печенковой поручили организовать лабораторию, которую разрушила война. И послевоенную заводскую лабораторию стали создавать в красном уголке цеха выработки.
- Но кроме столов в ней поначалу ничего не было, - рассказывает Ольга Тимофеевна. - И я стала вояжировать между Дятьковом и Москвой. В то время для восстановления завода стаскивали и доставали все, что можно. Каждый день в столицу шли машины. И я садилась в любую из них и ехала по своим делам. Там, в Москве, был благословенный институт стекла. В нем работал Панасюк Николай Иванович, который некогда до войны возглавлял нашу заводскую лабораторию и на материалах ее издал две книжки. И он, конечно, нам ни в чем не отказывал. Делился пробирками, баретками, мензурками, колбами. Ведь лаборатории нужен был огромный ассортимент стеклянной посуды. В поисках ее бегала по магазинам и кое-что удавалось приобрести. Так, в течение года восстановили лабораторию, которая уже могла контролировать производство сегодняшнего дня от составного цеха до полировки. А это уже было важным делом. А когда лаборатория обросла материальной базой, ее перевели в свое довоенное здание.

[igor1978]

8. ХЛОПОТЛИВОГО ВРЕМЕНИ БЕГ

СЛУШАЮ рассказ Ольги Тимофеевны о заводских заботах и домашних хлопотах, о непростых перипетиях ее судьбы и мысль не дает покоя по поводу одной житейской мелочи, озвученной моей собеседницей. В послевоенные годы, когда начало возвращаться из эвакуации заводское оборудование, вскрыли один ящик и диву дались: среди груды металлических деталей лежала целехонькой стеклянная колба. Ее Ольга Тимофеевна забрала себе и часто пользовалась в лабораторных опытах. Вот этот факт мне напомнил судьбу самой Ольги Тимофеевны: ее хрупкая светлая душа не была раздавлена металлом невзгод, а сильный волевой характер помог ей выстоять в дни испытаний.
И рассказывая об опытах лаборатории по поиску цветовых гамм стекла, указала моя собеседница на вазочку бледно-розового, брусничного цвета, заметив, что золотой рубин может быть не только таким, но и ярко-красным. И первой в послевоенную пору, сварившей золотой рубин, была ее подруга детства, стекловар Вера Ивановна Леднева. От концентрации золота зависит цвет этого благородного стекла. А мне снова подумалось, какие же золотые души были у этих женщин, возродивших красоту стекла, поднимавших в послевоенные годы завод из разрухи. Именно тогда впервые в практике завода стали применять для окраски стекла редкие земли, такие как неодин, прозеодин, церий, добиваясь необыкновенной красоты посуды, выдержанной в сиреневых, нежно-зеленых и солнечных тонах. И, конечно, важная роль в этих новациях принадлежала лаборатории, которая к тому же контролировала не только входное сырье, но и воду, котельную, кислотную полировку, проявляя заботу об экологии.
- Коллектив был дружный, - говорит Печенкова. — В послевоенной лаборатории собрались вдовы. У каждой женщины своя судьба, хоть роман пиши. Все прошли через тяжкие испытания. Поэтому прекрасно понимали человеческую боль, поддерживали друг друга и добрым словом, и простым делом.
Но особого подъема лаборатория достигла в период руководства ею Татьяной Никоноровной Черновой. Она оставила о себе памятный след на заводе. Это была женщина деятельная, живая, громко смеявшаяся и столь же бурно по делу возмущавшаяся, но жутко не любившая оформления всякой документации. Эту обязанность она сразу возложила на свою заместительницу Ольгу Тимофеевну Печенкову, поручив ей вести и всю деловую переписку.
- У Черновой было два мальчика, которых она воспитывала одна, - вспоминает Ольга Тимофеевна. - Старший Шурик дружил с моим сыном и у нас бывал запросто. Однажды Татьяна Никоноровна пришла за ним и увидела как я несу ведра с водой на коромысле. "Ты почему воду носишь? Почему это не делает Алик?" - строго спросила она у меня. Я начала объяснять, что он занят в школе, ему некогда. Чернова вошла в дом, увидела моего сына и говорит голосом, не терпящим возражений: "Алик, с сегодняшнего дня ты носишь воду! У твоей матери и без этого много забот". - "Хорошо, - согласился тот, - буду носить". Вот такой была моя начальница. За ее живой и пытливый ум, большую энергию в работе инженерно-технические работники ее уважали. Четырнадцать лет я с ней проработала бок о бок. А когда она уехала, мне поручили возглавлять лабораторию. И через три года с этой должности я ушла на пенсию. Случилось такое в 71-м году.
А ЗАДОЛГО до этого в жизни Ольги Тимофеевны произошло важное событие. То был период, когда дети подрастали и становились помощниками. Надо было думать об их будущем. И тут к ней посватался Тимофей Иванович Аристов, двоюродный брат погибшего мужа. Он жил один, работал на заводе в Людиново. Поразмыслив, Ольга Тимофеевна согласилась выйти за него замуж. Кто-то из знакомых по этому поводу выдал прогноз: "Поживут год и разойдутся!" А прожили 20 лет. Вот и дом этот, в котором живет Ольга Тимофеевна, они обживали вместе с Тимофеем Ивановичем. Сюда переселились, когда их дом, напротив проходной хрустального, решили снести, чтобы построить многоэтажный.
Тимофей Иванович радовался вместе с Ольгой Тимофеевной тому, что дети обретали специальности, уверенно входили в самостоятельную жизнь. Ирина окончила химический институт в Москве и работала на "Аноде", Наташа станет известным стоматологом в Таллине, а Алик после Брянского лесотехнического института работал лесничим в Сибири. Потом переедет на Орловщину, где возглавит лесничество в Кромах, но погибнет в дорожно-транспортной аварии.
— Он был любимцем своей тети Зины Аристовой, - с грустью говорит Ольга Тимофеевна. - Когда она и я ему говорили, чтобы поберег себя, нельзя же так яростно жить работой, Алик отвечал: "Ничего, до сорока доживу, а там видно будет". Так и отмерил себе срок. Только переступило за сорок - погиб. А было так. Договорился в школе об уходе за саженцами и радостный возвращался на мотоцикле в лесничество. И тут лошадь с телегой пересекла ему дорогу. Пытаясь объехать гужевой транспорт, врезался в машину, стоявшую на обочине. Так жизнь его оборвалась.
Ольга Тимофеевна взглянула на книжные полки, сделанные руками сына, и, вздохнув, сказала:
- Когда на них смотрю, его вспоминаю. Он до любой работы был жаден. Однажды по делу к нам столяр пришел. Так Алик привязался к нему, чтобы тот столярничать научил. Вот и появились тогда книжные полки. На них книги свое место обрели, а то во всех углах дома лежали.
Но прогнала грусть Ольга Тимофеевна со своего лица, вспомнив внуков и внучек, да и правнуков тоже. Они - продолжение ветви Рикклей, ее ветви. И тревога журавлиного заката растворилась в чистоте хрусталя ее удивительной жизни.