Однополчане, Валерий Киселев, Нижний Новгород, 2005 год. Опции

[kusnez]

От Виктора Горякова, viktor2009
Буду выкладывать частями.

Книга рассказывает о боевом пути 137-й Бобруйской ордена Суворова 2-й степени стрелковой дивизии, сформированной в Горьковской области в 1939 году. Дивизия первой из 50 горьковских соединений выехала на фронт 25 июня и воевала на Западном направлении против 2-й танковой группы Г. Гудериана. Соединение принимало участие в важнейших сражениях Великой Отечественной войны, и свой боевой путь закончило в устье Вислы 9 мая 1945 года. Книга — итог многолетней поисковой работы. Автор изучил тысячи страниц архивных документов, разыскал и опросил 380 ветеранов дивизии, прошел пешком сотни километров по местам боев.

[kusnez]

1. Знамя наркома


«Если завтра война,

Если завтра в поход…»


Август 1939 года… Еще свежи в памяти людей события в Испании, захват Гитлером Чехословакии, а в мире снова пахнет порохом. На Халхин-Голе идут бои с японцами, армии вермахта стягиваются к границам Польши. Пакт о ненападении, заключенный СССР с Германией, не снял угрозы войны. Советское правительство прилагает огромные усилия для укрепления обороны страны. Строятся военные заводы, конструкторы разрабатывают новые образцы вооружений. В связи с ростом военной опасности принят Закон о всеобщей военной обязанности. Началось формирование десятков новых дивизий. Так по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 9 августа 1939 года было начато формирование и 137-й стрелковой дивизии.

Родилась дивизия на нижегородской земле. «Матерью» ее была 17-я Нижегородская имени ЦИК БССР стрелковая дивизия. Полки 17-й имели боевые традиции еще со времен гражданской войны. Формирование новой дивизии началось на базе 51-го Иваново-Вознесенского полка 17-й стрелковой, который стоял в Арзамасе.

В первых числах сентября 1939 года в Арзамас стали прибывать первые командиры и политработники нового соединения. Командиром дивизии был назначен комдив Данилов, начальником штаба — полковник Яманов. Вместе с ними в Арзамас прибыли работники штаба дивизии и командиры полков.

Предстояло сформировать три стрелковых полка, которые получили номера: 771-й, 624-й, 409-й, и два артиллерийских — 497-й гаубичный и 278-легкий. Кроме этого предстояло создать несколько специальных частей и подразделений: истребительно-противотанковый и зенитно-артиллерийский дивизионы, батальоны связи, саперный, разведывательный, автомобильный, медикосанитарный, тыловые подразделения.


Александров А. А., политрук роты 624-го стрелкового полка, впоследствии парторг полка, подполковник в отставке:

— Когда началось формирование 624-го полка, я работал заворготдела и членом бюро Арзамасского райкома комсомола. О том, что в Арзамасе будет формироваться дивизия, в райкоме партии стало известно в конце августа 1939 года. Вскоре райисполком и горвоенкомат вместе с прибывшими представителями из Московского военного округа начали осуществлять разработанный план мероприятий. На первый план встали задачи: обеспечить размещение частей и их штабов, подобрать кадры командного состава из запаса. Предстояло обеспечить определенную партийно-комсомольскую прослойку в формируемых частях, и, наконец, выделить жилье для семей командного состава. Ко всей этой работе был привлечен и райком ВЛКСМ. В конце августа были освобождены помещение железнодорожного техникума, в котором потом разместился 278-й легко-артиллерийский полк, и Красные казармы, где расквартировали первый батальон 624-го стрелкового полка. Гостиница на улице Ленинской освобождалась под квартиры семей комсостава. В ту пору райкому комсомола пришлось поработать особенно много. По указанию райкома партии мы обязаны были подобрать триста комсомольцев из приписного состава для двух формируемых полков. Эту задачу райком комсомола успешно выполнил. Только в 624-й полк было призвано более трехсот арзамасских комсомольцев, еще около ста — в 278-й артполк. Медсанбат дивизии был укомплектован санитарами и медсестрами исключительно из арзамасской комсомолии. В марте 1940 года я уже служил в 624-м полку в качестве политрука роты. Командир полка майор Фроленков и комиссар Михеев встретили меня очень тепло, как старого знакомого по работе в райкоме. Мог ли я тогда предполагать, что мне придется пройти с полком весь его боевой путь вплоть до конца войны…


7 сентября 1939-го года поездом из Горького в Арзамас прибыл первый артиллерийский дивизион артполка 17-й стрелковой дивизии. Первым с поезда сошел батальонный комиссар Макаревич, назначенный комиссаром полка. Старший лейтенант Елесин построил на платформе дивизион и зачитал приказ о формировании 278-го легко-артиллерийского полка, который должен войти в состав 137-й стрелковой дивизии. Вскоре село Выездное близ Арзамаса стало превращаться в военный лагерь, шумный от ржания коней, команд и солдатских песен. 15 сентября в расположение полка прибыли его командир майор Рябков, начальник штаба капитан Полянцев, командиры дивизионов лейтенант Лагойский, старший лейтенант Хрущев и капитан Якушев. Вскоре полк начал жить обычной армейской жизнью.

497-й гаубичный артиллерийский полк формировался в старинном селе Карачарово близ Мурома. Первыми в помещение Карачаровского дома отдыха, где должен был разместиться штаб полка, прибыли майор Малых, назначенный командиром части, батальонный комиссар Андреев, комиссар полка, и несколько человек средних командиров…


Свиридов В. В., командир штабной батареи 497-го ГАП, комсорг полка, подполковник в отставке:

— В Муром, в 497-й гаубичный артполк, я был направлен после окончания Киевского военного училища. Приехали мы с лейтенантом Силкиным в город ночью, где располагался полк, конечно, не знали. Спросили у первого попавшегося военного, им оказался сам командир полка майор Малых. Выяснилось, что полка еще не существует, мы прибыли первыми. Так и началась наша служба. Но прежде чем начать боевую учебу, пришлось проделать громадную работу: капитально отремонтировать помещения, построить мастерские, оборудовать столовую и клуб, конюшню, заготовить на зиму дрова. Вскоре прибыли первые четыре гаубицы, сорок лошадей, потом привезли трактора, амуницию. Сначала в полку нас было всего 25 человек, потом прибыли еще 60, затем пришел целый эшелон — с рязанцами, одесситами, сибиряками, винничанами, грузинами. Одновременно обживались и изучали материальную часть. Многие из бойцов до этого никогда не видели артиллерийских орудий…


771-й стрелковый полк начал формироваться в школе на улице Баррикад в Сормове, затем его перевели в Арзамас. Командиром полка был назначен полковник Малинов. В полк Малинова перевели с должности начальника полковой школы 17-й стрелковой дивизии, а до этого он командовал батальоном. Начальником штаба 771-го полка стал капитан Шапошников. Батальонный комиссар Васильчиков был назначен комиссаром полка. Парторгом полка стал политрук Наумов.

Из прибывавшего личного состава сразу же формировали роты и батальоны. В 771-й стрелковый полк пришли служить много молодых рабочих из Сормова, Горьковского автозавода, с муромских предприятий.

К 1 октября было закончено формирование и 409-го стрелкового полка, командиром которого назначили майора Корниенко. Ранее он преподавал тактику в военном училище имени Верховного Совета СССР, воспитал сотни командиров Красной Армии. С большим опытом службы был комиссар полка Артюгин. В полк он прибыл с должности заместителя начальника политотдела 17-й стрелковой дивизии. Одновременно Артюгин был членом Мордовского обкома и Саранского горкома партии. Формировался 409-й полк в основном из чебоксарских комсомольцев. Полку после сформирования предстояло передислоцироваться из Чебоксар в Саранск, и первым испытанием для него стал форсированный пеший переход в этот город.

Огромную помощь в формировании и оснащении дивизии оказали партийные и хозяйственные органы Горького, Арзамаса, Мурома, Чебоксар. Формирование 137-й стрелковой дивизии проходило под личным контролем первого секретаря Горьковского обкома партии Родионова и председателя облисполкома Третьякова. Они хорошо знали нужды соединения, с первых же дней познакомились с командованием, с которым впоследствии их связывала крепкая мужская дружба.

С конца сентября все части и подразделения дивизии приступили к боевой учебе. Начались занятия по тактике, политподготовке, изучалось боевой оружие. Личный состав с каждым днем все более втягивался в армейскую жизнь.

В декабре 1939 года штаб дивизии из Арзамаса переехал в Горький, туда же передислоцировался и 278-й легко-артиллерийский полк. 771-й стрелковый полк после учебных сборов с приписным составом перешел в Чебоксары, но вскоре вернулся в Горький и разместился в Красных казармах под кремлем.

23 февраля 1940 года личный состав всех полков дивизии принял Присягу на верность Родине.

А боевая учеба шла своим ходом…


Свиридов В. В.:

— Наконец, начались и боевые стрельбы с выходом в поле. Первые же результаты порадовали. Вспоминаю, как после стрельб строили шалаши, уставшие, но довольные пели: «Мой костер в тумане светит…». Майор Малых угощал командиров хорошими папиросами. Он и комиссар полка Андреев умели поднять настроение и относились к нам, молодым командирам, по-отечески…


Зимой 1940 года 1-я и 6-я батареи 497-го ГАП были на всеармейских артиллерийских сборах. Батарея лейтенанта Бережных заняла там первое место, за что Маршал Советского Союза. Буденный наградил его именными золотыми часами. Командиры взводов этой батареи лейтенанты Сахаров, Житковский и Фролов также были награждены именными часами.

[kusnez]

Жуков С. Н., командир роты 3-го батальона 624-го стрелкового полка, капитан в отставке:

— Шестого февраля 1940 года мы, выпускники Рязанского пехотного училища приехали в Арзамас на пополнение полка. Сразу же включились в жизнь части, а была она интересной, захватывающей, как, впрочем, и все то время. Кроме боевой подготовки в полку много занимались спортом. Например, в честь годовщины Красной Армии был организован лыжный пробег по маршруту Арзамас — Горький и обратно. Прошли на лыжах около 250 километров, в лютую стужу. Победили тогда курсанты полковой школы 624-го полка…

Макаревич Станислав Матвеевич, сын комиссара 278-го ЛАП:

— Я тогда был мальчишкой и, конечно, любил все, что имеет отношение к армии. Ходили за строем красноармейцев, пролезали в столовую отведать армейской пищи. Мы были помощниками на конюшне, старались попасть на стрельбище, любили подержать в руках саблю, карабин и за высшее счастье считали стрельнуть в тире. Я дневал и ночевал в полку. Красноармейцы даже скрывали меня от отца, он ругался, что я все время пропадаю в казарме. Часто слышал, как бойцы с уважением говорили об отце. Он любил людей, и красноармейцы отвечали ему взаимностью. А какая художественная самодеятельность была в полку! Свой театр был, ставили пьесы Островского…


Не забывали в дивизии и общественную работу, умели культурно отдохнуть. Полковые оркестры и художественная самодеятельность были хорошо известны не только бойцам, но и местным жителям. Характерно, что почти весь командный состав был избран депутатами городских и районных советов. Трудящиеся городов Горького, Арзамаса, Мурома, Саранска хорошо знали своих депутатов, а они, в свою очередь, находили время оказать посильную помощь своим избирателям. Еще в сентябре 1939 года делегация рабочих города Горького вручила личному составу 771-го полка шефское Красное знамя, свидетельство единства армии и народа. Так начиналась прочная дружба между трудящимися Горьковской области и воинами дивизии.

А на Карельском перешейке шли бои с финнами. Туда из дивизии на пополнение воюющих частей несколько раз перебрасывали группы наиболее подготовленных красноармейцев и командиров. В этот период людей в дивизии, особенно командиров, не хватало, оставшимся приходилось работать с максимальным напряжением.

В начале лета 1940 года части дивизии выехали в Гороховецкие лагеря, где на полигонах и стрельбищах продолжали заниматься боевой учебой.

Настоящим экзаменом для дивизии стали летние учения 1940 года. Это были маневры, показательные для всего высшего командования Красной Армии. Проводил учения лично нарком обороны Маршал Советского Союза Тимошенко. На учениях присутствовали также маршалы Буденный и Шапошников, начальник Генерального штаба генерал армии Мерецков, начальник Главного политуправления Красной Армии Мехлис и ряд других высших командиров.

Готовил маневры начальник отдела боевой подготовки Московского военного округа полковник Гришин. Учения были максимально приближены к условиям боевых действий.

После доклада о готовности маршалу Тимошенко в наступление перешел 771— стрелковый полк. 409-й и 624-й полки были обороняющейся стороной. На всех этапах учений моральный дух личного состава был исключительно высоким. Стремлением делать все, как на войне, были пронизаны все — от рядового бойца до командира дивизии. Все части показали на учениях отличную боевую выучку. Особенно отличился батальон капитана Гусева из 771-го полка. На разборе учений маршалом Тимошенко 1-я и 3-я роты старших лейтенантов Пономарева и Цабута этого батальона были отмечены особо, как умело проводившие маневр. Отлично показали себя и пулеметчики, порадовавшие командование меткой стрельбой. Маршал Тимошенко остался доволен и точной стрельбой артиллеристов. Надолго запомнили воины дивизии встречи с маршалами Тимошенко, Буденным, Шапошниковым.

После учений прошел их детальный разбор. Всему личному составу соединения была объявлена благодарность наркома обороны, а командиру 624-го стрелкового полка майору Фроленкову маршал Тимошенко вручил почетный подарок — часы с дарственной надписью. Были поощрены наркомом также многие другие командиры и красноармейцы дивизии. 497-й ГАП занял на этих учениях первое место среди 15 артиллерийских полков МВО. Не зря полку вскоре была оказана честь стать учебной базой Артиллерийской академии Красной Армии.

За успехи в боевой подготовке дивизия в числе 15 лучших соединений Красной Армии была награждена двумя переходящими Красными знаменами — от наркомата обороны и от командования Московского военного округа. Столь высокая оценка боевой подготовки говорит о многом. За короткий срок дивизия стала одним из лучших соединений не только в округе, но и в целом в Красной Армии.

В 137-й закладывались хорошие традиции. Уже тогда у кадровых бойцов было сформировано чувство превосходства, как лучшего соединения Красной Армии, что впоследствии позволило иметь такое же чувство и над противником.

Дивизия была полностью сколочена, как соединение, ощущала себя как спаянный коллектив, получила необходимый предбоевой опыт и закалку.

После учений маршал Тимошенко решил, что даже для такого крупного города, как Горький, слишком богато иметь столь хорошо обученный полк, как 771-й, и приказал направить его рядовой состав на формирование одной из частей Московского гарнизона. Для формирования нового 771-го полка были оставлены лишь командир части, замполит, начальник штаба и несколько средних и младших командиров…


Шапошников А. В., начальник штаба 771-го стрелкового полка, полковник в отставке:

— Жалко было расставаться с такими отличными солдатами. Нам разрешили оставить в Горьком лишь тыловые и специальные подразделения. Всеми правдами и неправдами мы переводили туда лучших красноармейцев и сержантов, чтобы сохранить костяк части. Новый состав полка был снова набран из горьковчан, призывников из Выксы, Городца, Кулебак, Павлова, Богородска, Шахуньи. Парни были, как на подбор, практически все — комсомольцы…


Вскоре полк снова стал лучшим в дивизии, он считался головным в соединении. Недаром, когда весной 1941-го в Генштабе планировали перевести дивизию на штаты воздушно-десантной, то 771-й полк должен был стать парашютным, как лучший полк соединения.


Ляшко П. А., старший писарь 771-го полка, помощник начальника штаба полка, полковник в отставке:

— Нам повезло на командиров. Полковник Малинов прекрасно знал свое дело, опытный методист — воспитатель, очень выдержанный, спокойный человек. Начальник штаба капитан Шапошников пользовался в полку авторитетом. Он никогда не повышал голос, всегда разберется, обдумает решение, никогда не бросал слов на ветер. Штабную работу Шапошников знал прекрасно, умел хорошо организовать любое сложное дело. Уважали в полку и комиссара Петра Александровича Васильчикова. Человек большевистской закалки, он сумел быстро завоевать авторитет и любовь личного состава полка…


Вскоре после наркомовский учений был отозван в Москву на новую должность командир дивизии комдив Данилов. Нелегко ему было расставаться с соединением, в которое вложил столько труда и души. Тяжелая судьба ожидала генерала Данилова в первые месяцы войны. Командуя другой дивизией, в одном из боев он был ранен, попал в плен. Но и в плену он мужественно выполнял свой долг, и погиб истинным патриотом Родины.

Новым командиром 137-й стрелковой назначили полковника Гришина. В дивизию полковник Гришин пришел, имея солидный опыт работы начальником оперативного отдела 17-й стрелковой дивизии, начальника отдела боевой подготовки Московского военного округа. За отлично спланированные и проведенные наркомовские учения он был награжден орденом Красной Звезды.

За плечами у полковника Гришина была солидная и в то же время обычная для командира дивизии биография. Родился Иван Тихонович Гришин в 1901 году в крестьянской семье, в деревне Внуковичи Рославльского уезда Смоленской губернии. В Красной Армии с 1920 года, участвовал в подавлении антоновщины, в 20-е годы окончил военную академию имени Фрунзе. Прошел все ступеньки военной службы, начиная от командира взвода. Командование ценило его, как умелого методиста-воспитателя. 137-й дивизией полковник Гришин командовал в самый трудный период ее истории, до марта 1942-го. Потом работал начальником штаба армии, до конца войны командовал 49-й армией. За форсирование Днепра и взятие Могилева генералу Гришину было присвоено звание Героя Советского Союза. Одна из улиц Могилева носит его имя. После окончания войны генерал-полковник Гришин находился на дипломатической работе в Албании, затем работал начальником управления боевой подготовки Сухопутных войск. Жизнь Ивана Тихоновича оборвалась в 1950 году.

После наркомовских учений дивизия продолжала усиленно заниматься боевой учебой. В Европе шла война, все понимали, что не за горами она и для нашей страны. Напряженно учились военному делу красноармейцы командиры, у которых часто не оставалось времени, чтобы побыть дома в выходные дни с семьей…


Похлебаев Г. Г., командир батареи 76-миллиметровых орудий 771-го стрелкового полка, полковник в отставке:

— Весь последний год перед войной у меня остался в памяти, как период постоянно нараставшего напряжения в работе. В сентябре 40-го перевели в другую часть начальника артиллерии полка старшего лейтенанта Егорычева. Меня, не освобождая от должности командира батареи, оставили работать и за него. В октябре 40-го уехал на курсы секретарь партбюро полка Наумов. Мне, как члену бюро, поручили выполнять и его обязанности. Хорошо еще, что мне много помогал мой заместитель по строевой части лейтенант Борис Терещенко. Полковник Малинов однажды сказал: «Товарищ старший лейтенант, первую половину дня ты работаешь с артиллеристами, (батарея располагалась в Тобольских казармах), а вторую — в партбюро полка». Мне приходилось каждый день совершать пятикилометровые марши по улице Свердлова. В феврале 41-го приехал с артиллерийских курсов старший лейтенант Меркулов. Он немного поработал в штабе артиллерии дивизии, а потом его перевели к нам в часть на должность начальника артиллерии полка, но занятия с расчетами все равно пришлось вести мне. В мае вернулся с курсов Наумов, это облегчило мне службу, но радоваться оказалось рано: старшего лейтенанта Терещенко у меня забрали и перевели командовать батареей. И так никакой передышки до начала войны…


В архиве Министерства обороны России хранится выступление полковника Гришина на совещании у наркома обороны в декабре 41-го года. Этот документ передает своеобразный дух предвоенного времени:

«Товарищ Народный комиссар обороны! Проведенные Вами смотровые учения в нашей дивизии и награждение ее высокой наградой — Красным Знаменем Красной Армии заложили прочную основу подготовки частей дивизии и создали условия для нашей плодотворной работы в дальнейшем. Мы сейчас на эту основу встали твердо. Правда, у меня нет опыта в командовании этой дивизией в прошлом такого, как рассказывал командир 99-й дивизии. Но у меня есть опыт подготовки этой дивизии к смотровым учениям Народного комиссара обороны. Поэтому я буду говорить, как идет учеба у нас сейчас. Мы все указания, которые были Вами даны на разборе тактических учений нашей дивизии, а также и других дивизий, учли и перестраиваем по ним всю систему своей работы.

Перестройку мы начали с таких вопросов. Вопрос казался бы очень простым — вынести учебу в поле. Проще ничего не может быть. Но оказалось, что это очень трудное дело. У нас это дело сразу после лагерной учебы не пошло. Что мы сделали для того, чтобы это дело сдвинуть? Мы взяли за основу те указания, которые были Вами сделаны на тактических учениях нашей дивизии, а также и других дивизий в других округах. Еще раз проработали их со всем командным составом — старшим, средним и сейчас доводим их до нового пополнения, до каждого бойца.

Второе — мы перестроили свой внутренний распорядок таким образом, что два часа с утра занимаемся до завтрака, затем завтракаем и на все шесть часов выходим в поле. Это дает нам возможность рационально использовать светлое время и не держать около казармы бойцов. Что мы здесь встречаем? Сразу этого дела не перевернешь. Мы встречаемся с большими трудностями. Пережитки прошлого, шаблон, условности, которые существовали в этом деле, повторяются и сейчас. Здесь приходится в отдельных случаях прибегать к индивидуальным мерам. Особенно это касается тех командиров, которые еще и сейчас хотят руководить вопросами боевой подготовки из канцелярии, из кабинета. Такие случаи есть.

Должен подчеркнуть, что по нашей 137-й дивизии мы имеем большой некомплект и, главным образом, основного звена — командира роты, некомплект выражается в 12 человек. Кроме того, во всей дивизии нет ни одного командира роты старше по званию, как лейтенант. Основная масса — младшие лейтенанты. С этой группой нам приходится очень много работать, чтобы недостатки выправить. Это создает для нас большую трудность.

Мы сейчас заканчиваем одиночную подготовку. Здесь высказывался ряд командиров о том, что она остается недоработанной. Да, она у нас остается во многом недоработанной. Я хотел бы доложить, как у нас обстоит дело. Пополнение в нашу дивизию прибыло в конце октября и начале ноября. Провести одиночную подготовку бойца за полтора месяца мы были не в состоянии. Нам предстоит большая работа по доработке одиночного бойца в период подготовки отделения, взвода и роты.

На сегодня учеба в дивизии развернулась во всех частях, но проходит она неравномерно. Там, где люди поняли перестройку по-настоящему, это дело идет гораздо быстрее. Мы имеем один такой полк, который точно по времени отрабатывает задачи все, которые положены по плану. Правда, не хватает еще качества. Над этим мы работаем. Мы на выдержку проверили в одном полку тактическую подготовку молодого пополнения. Результат оказался прекрасным.

Наряду с одиночной подготовкой бойца мы приняли такую систему, какую практикует и командир 99-й дивизии. Мы провели со взводом 10-километровый марш с темой «Действия головной походной заставы». Сегодня заканчивается 15-километровый марш роты по той же теме, и закончим декабрь 25-километровым маршем усиленного батальона. В январе мы запланировали пяти-семидневный выход между двумя гарнизонами с отрывом частей на 50—60 километров. Это нам даст возможность втянуть наши войска, как в марши, так и в зимние условия.

Огневая подготовка. По огневой подготовке в основном сейчас этот полк, который идет впереди, закончил первые начальные упражнения и приступил ко вторым. По остальным полкам упражнения заканчиваются. Результаты такие: отлично — 268 из 647 чел., хорошо — 191, посредственно — 145, плохо — 43 с общим процентом 93,5. В отдельных полках, где идут только разговоры о перестройке, только над этим думают, эта задача отработана на 50 процентов.

Для того чтобы улучшить качество боевой подготовки, — что мы проделываем. Мы проделываем следующие мероприятия. На сегодня мы задались такой целью, чтобы выявить отдельных командиров, которые сейчас учат бойцов показом. Нашли такого командира, а прошло несколько дней, — и в каждом полку имеем не одного, а десятки таких командиров, которые учат показом. Это — положительное явление, обеспечивающее качество учебы. Затем выявили лучший взвод дивизии, популяризировали его, и теперь каждый командир взвода старается вывести свой взвод на уровень данного показательного взвода. По полковым школам развернули эту же самую работу.

Затем секретари партийных бюро после 15-й окружной партийной конференции резко перестроили свою работу. Есть такие секретари партийных бюро, как тт. Башмаков и Казаков, которые имеют определенный план, когда, в какой батарее, в какой роте они будут на занятиях. Они не просто только присутствуют на занятиях, но и активно включаются в учебу. Вернувшись из роты, докладывают командиру полка и помогают устранять недочеты. Комсомольские организации также отыскали комсоргов, которые по-настоящему перестроили работу и, популяризируя их образцы, проводят работу. Это тянет остальных вперед.

Работа с отличниками. Это важный раздел работы, особенно в период одиночной подготовки. У нас сначала забросили это дело, забросили отличников, которые были награждены Народным Комиссаром нагрудным значком «Отличник РККА» и награжденных ценными подарками за ученье и т. д. Сейчас эту армию отличников мы собрали, провели соответствующую работу, показали молодым бойцам, командирам рот и взводов. Мы еще не полностью провели это мероприятие, но перед каждым из командиров рот и взводов поставили определенные задачи — иметь планы по выращиванию этих отличников. Скажем, каждый командир роты должен подготовить 2—3 отличника к определенному сроку, что вообще нас приведет к возможности подготавливать и в дальнейшем отличников. Тем самым будем поднимать качество боевой и политической подготовки.

Генерал-лейтенант бронетанковых войск говорил, что в танковые части нельзя посылать людей, не знающих русского языка. Я должен сказать, что в нашей дивизии до 32 национальностей, так что девать их некуда. В пехоту брать нельзя, но нужно поставить интернациональное воспитание в центре нашего внимания. Мы решили поступить так: чтобы быстрее обучить русскому языку, мы распределили националов не более как по 2 человека по отделениям. Затем подготовили комсомольцев и прикрепили их к этим лицам, поставив вопрос, чтобы каждый боец каждый день заучивал по пять слов русского языка. В батальоне связи у нас было 5 чел., в ОРБ — 15 человек. Передо мной ставили некоторые командиры вопрос: «Уберите этих людей». Я заявил, что у нас много национальностей и никаких переводов не будет. И что же? Сейчас связисты работают прекрасно на ключе и передают по несколько десятков слов. Больше того, ни один командир батальона не просит их снимать. Это мероприятие чрезвычайно помогает. Человек видит предмет, например, руку, которая называется рукой до тех пор, пока не выучит.

Для того чтобы подготовить полноценного ефрейтора и обеспечить нашего отделенного командира помощником, мы провели такое мероприятие — собрали 45-дневный сбор из старослужащих 2-го года службы и к 1 января закончим этот сбор. Это обеспечит примерно на каждый полк 50—60 инструкторов. Я сам лично побывал на каждом сборе. Должен сказать, что качество занятий довольно высокое, и мы получим полноценных ефрейторов, которые обеспечат качество проводимых занятий в отделении.

Колоссальное значение имеют мероприятия, которые мы проводим по переподготовке командного состава по приказу Народного комиссара № 0259. Вкратце хочу отметить, как недостаток, один штрих. У нас получается некоторая перегрузка дивизии. Округ проводит сборы — берет от дивизии руководителей, корпус проводит — он берет от дивизий руководителей, или просто подготовку командиров батарей переложили на меня, и мой начальник артиллерии дивизии со штабом сидит на корпусных сборах больше месяца.

Недостаточно осуществляется контроль со стороны руководства этими сборами, и качество подготовки командира роты у нас оказалось слабее, нежели качество подготовки командира батареи. Мы сейчас проводим сбор командиров взводов. С командирами рот предстоит работать еще очень много, чтобы подготовить из них настоящих мастеров. Командир роты — основное лицо, которое готовит непосредственно бойца, отделение и взвод. Эта категория оказалась моложе по возрасту, меньше по знаниям, и сбор прошел несколько ниже, нежели категория командира батальона и командира взвода.

Так идет у нас перестройка, так мы понимаем указания товарища Народного комиссара, которые нам даны были на разборе тактических учений.

Не совсем благополучно у нас обстоит дело с дисциплиной. Мы не изжили таких позорных явлений, как дезертирство, — был такой случай в декабре. Самоотлучки имеют место, имеют случаи пьянки, причем в звене младшего лейтенанта. В чем тут дело? Дело в том, что мы считали его полностью подготовленным командиром и бросили работать с ним, а он не сложился еще как командир, мы же предоставили его самому себе. Сейчас мы это дело пересмотрели и наметили целый ряд мероприятий с тем, чтобы нам поднять категорию младших лейтенантов.

Устав дисциплинарной службы в дивизии мы понимаем правильно и дисциплинарную практику проводим правильно, но у некоторой части командного состава получилось простое администрирование. Я позволю себе назвать один такой пример. Есть заместитель командира батареи Ильченко — за ноябрь и 10 дней декабря он не дал ни одного поощрения, дал 53 наряда и 15 суток ареста. Мы сейчас провели основательную проверку состояния дисциплины в этом полку и ряде других частей и дали исчерпывающие указания, чтобы выправить этот недостаток.

Сейчас мы развернули широкое социалистическое соревнование внутри себя, вызвали ряд своих дивизий Московского военного округа на соревнование с нами за первенство. Мы ставим своей задачей во что бы то ни стало удержать знамя Народного комиссара, которое получила дивизия в прошлом году и будем бороться за первенство нашего Московского военного округа, чтобы сделать его передовым округом в Красной Армии».

[kusnez]

Лукъянюк Ф. М., командир батальона связи дивизии, подполковник в отставке:

— В апреле 41-го я был на большом совещании в штабе МВО. Командующий Московским военным округом генерал Тюленев в заключительном слове дал нам суровый наказ: «В воздухе пахнет грозой, война может вспыхнуть неожиданно, поэтому, когда приедете в свои части, сделайте все расчеты на подъем и погрузку имущества и продовольствия в вагоны, вплоть до того, что назначьте старших по вагонам…


Приближалось лето 1941-го года. В связи со сложной международной обстановкой в мае в дивизию была призвана часть приписного состава. В основном это были участники финской кампании, обстрелянные бойцы. Сразу же после пополнения дивизия перешла в летние лагеря для продолжения боевой учебы. По вечерам, возвращаясь со стрельбищ и полигонов, красноармейцы пели: «Если завтра война, если завтра в поход…»

Дивизия была готова выполнить свой долг, но все-таки весть о войне пришла неожиданно.


2. На фронт


«Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой…»


И вот наступил этот самый трагический для страны день — 22 июня 41-го…


Суетин И. А., помощник начальника оперативного отдела штаба 20-го стрелкового корпуса, майор в отставке:

— В ночь на 22 июня я был дежурным по штабу корпуса. Рано утром из штаба Московского военного округа поступило сообщение, что фашистская Германия напала на нашу страну. Так в Горьком мне довелось одному из первых узнать, что началась война. Сразу же были подняты по тревоге командиры из штаба корпуса. Только закончили совещание, вскрыли мобилизационный пакет — Молотов выступает по радио…


Васильчикова Полина Николаевна, жена комиссара 771-го стрелкового полка старшего батальонного комиссара П. А. Васильчикова:

— Накануне вечером нам домой принесли документы, что Петр Александрович зачислен в академию. Утром за чаем обсуждаем, как скоро поедем всей семьей в Москву, как вдруг вбегает красноармеец-посыльный: «Вас срочно в штаб…». Сразу на сердце стало тревожно…


А Гороховецкие лагеря, где располагалась дивизия на лето, еще жили обычной мирной жизнью…


Зверев Л. Н., начальник артмастерских 278-го легкоартиллерийского полка, полковник в отставке:

— 22 июня было первым выходным днем в моей офицерской службе. Утром мы с воентехником Ивановым — Юрченко, от которого я принял артмастерские полка, надели парадные гимнастерки, надраили пряжки парадных ремней, сходили в столовую, а потом решили прогуляться по Ярославской группе Гороховецких лагерей. Утро было тихое, солнечное, ласковое. Много было прогуливающихся на берегу озера Инженерного из числа вновь прибывших и приписного состава. С гордостью мы прошли мимо нашего артпарка, где стояли новенькие, накануне нами проверенные и подготовленные к бою орудия. Подходим к артмастерской, уже около двенадцати часов. Но что это? Вокруг мастерской, на крыше которой был установлен громкоговоритель, стоит большая толпа людей. А в двенадцать часов услышали о начале войны. Быстро побежали в комнату, где мы жили, я снял парадную гимнастерку, надел полевое обмундирование и не снимал его почти четыре года…

Самойленко А. М., связист 2-го батальона 771-го стрелкового полка, младший сержант:

— На утро 22-го июня было назначено общее построение полка. Все мы стояли в шеренге по два, ожидая строевого смотра каким-то большим начальником. Говорили, что наш батальон хотят сделать десантным. Прошло более часа, но ни один командир, даже младший лейтенант не появился. Я вызвался узнать, в чем дело. «Беги, — сказал кто-то в строю, — ты ведь у нас победитель полковых и дивизионных соревнований». Я и правда занимал первое место в полку и второе в дивизии по бегу. Быстро прибежал к штабу полка и вижу, как из него выходят молчаливые, озабоченные командиры, и поворачивают головы к тарелке громкоговорителя. Минуты через две-три диктор объявил, что работают все радиостанции Советского Союза, будет передано важное правительственное сообщение. В 12 часов выступил Молотов. Я выслушал его речь и побежал к батальону. Все бойцы так и стояли в строю: дисциплина тогда была строгой. Но когда люди выслушали мой сбивчивый пересказ услышанного по радио, куда девалась дисциплина… Все начали расходиться, а вскоре у палаток появились маленькие костры — жгли письма, бумаги, какие-то вещи, которые не могли взять на войну, даже чемоданы…

Александров А. А., политрук роты 624-го стрелкового полка, подполковник в отставке:

— В этот день должен был состояться военизированный кросс. К десяти часам утра все колонны полка прибыли на старт. Играл духовой оркестр, настроение у всех было приподнятым. Дали старт первой колонне, потом второй. Только финишировала первая колонна — прибежал посыльный с приказом о немедленном прекращении спортивных мероприятий. К двенадцати часам полк должен построиться для заслушивания важного правительственного сообщения. Это была весть о подлом нападении гитлеровской Германии на нашу Родину…

Коробков А. А., телефонист 246-го отдельного батальона связи дивизии, старший сержант:

— А мы в двенадцать часов оказались в столовой. Как услышали, что война, у нас и ложки попадали…


В частях дивизии днем 22 июня прошли митинги, партийные и комсомольские собрания. Все командиры и красноармейцы давали клятву: не щадя жизни выполнить свой воинский долг. После митингов в штабе дивизии прошло совещание командного состава. К этому времени из штаба корпуса пришел приказ готовиться к маршу на зимние квартиры.

497-й гаубичный, 278-й легко-артиллерийский, 624-й и 409-й стрелковые полки на места постоянной дислокации выехали эшелонами, а 771-й шел пешим порядком…


Самойленко А. М., связист 2-го батальона 771-го полка, младший сержант:

— Вечером 22 июня наш полк из Гороховецких лагерей пешком пошел в Горький, в Красные казармы. Сначала шли организованно, всем полком, но постепенно растянулись. Командиры поторапливали, но никто не реагировал: каждый ушел в себя, думая о начавшейся войне. Медленно идут час за часом, в пути накапливается усталость. Одни засыпали на ходу, другие падали, где попало, во время коротких привалов, третьи начинали изобретать болезни. Были среди нас и другие ребята — выносливые, сильные, горевшие желанием скорей попасть на фронт. В этой группе нас вырвалось вперед несколько десятков человек. Мы отмеряли километр за километром, каждый старался не отстать, не оказаться слабым. Так минула ночь, наступил рассвет, поднялось солнце. Стала донимать жара, а дороге, казалось, нет конца. Показалась деревня, на ее окраине стоял колодец. Один или два красноармейца бросились к воде, но их остановили: «Товарищи, имейте выдержку, на нас смотрит народ». Действительно, полдеревни собралось у крайнего дома — женщины с детьми. Вдалеке показались отставшие однополчане. Чем ближе они подходили, тем неприглядней картина: многие едва плелись, а такие молодые! Кто-то натер ноги и теперь поднимал пыль голыми пятками. А как кинулись к колодцу — всей толпой, лезут головами в корыто. Сзади подходят другие, толчея еще больше. Первые признаки войны, с ее трудностями, падением нравов…

Наконец, казарма. Получили новое обмундирование, немного поднялось настроение, когда вместо ботинок с обмотками выдали кирзовые сапоги. Получили карабины и технику связи. Мне надо было работать на коротковолновой переносной радиостанции 6-ПК. Станешь ее настраивать — сплошной треск, шум, абонента не слышно…


Немедленно по прибытии на зимние квартиры началась подготовка к отправке дивизии на фронт. Предстояло за короткий срок решить массу проблем: дополучить приписной состав, технику, боеприпасы, продовольствие, лошадей, сено для них. Надо было всю технику и снаряжение быстро погрузить на платформы и в вагоны. Штабы дивизии и полков, все командиры в эти часы работали, не смыкая глаз.


Федосеев И. А., командир взвода 238-го отдельного истребительного противотанкового дивизиона, лейтенант:

— В пять часов утра 23 июня мне принесли повестку из военкомата. В то время я жил в Горьком на улице Соревнования, а военкомат находился на улице Маяковского. Не теряя времени, простился с родными и побежал в военкомат. Оттуда меня направили в часть. Наш дивизион формировался в школе на Караваихе. Быстро и без суеты взвод получил положенное по штату вооружение и вскоре был готов к отправке на фронт…

Червов А. А., радиотехник батальона связи дивизии, капитан в отставке:

— А я попал на войну, как говорится, «с корабля на бал»: ехал на теплоходе из Васильсурского дома отдыха. На подходе к Горькому услышал по радио сообщение о начале войны. Сошел с трапа, быстро сбегал домой — повестка была уже на столе, собрался, и в часть…

Иванов Е. В., политрук батареи 45-миллиметровых орудий 771-го стрелкового полка, подполковник в отставке:

— Командиру нашей батареи лейтенанту Терещенко, старшине и мне, как политруку, хлопот в эти дни досталось особенно много, хотя все были и не новички в полку. Нужно было принять и обмундировать пополнение, получить новые орудия и боеприпасы на батарею, повозки, продовольствие на дорогу, сено для коней. Опыт и организаторские способности нашего старшины Петра Иванова проявились здесь в полной мере. Мне главное внимание в эти дни пришлось уделять политработе. Упор в ней делал на индивидуальное изучение каждого бойца. Почему это было важно? Дело в том, что костях батареи состоял из красноармейцев и сержантов призыва 39—40-х годов. Это были двадцатилетние парни, почти все комсомольцы. Все они получили хорошую армейскую закалку, буквально рвались в бой и вообще были настроены очень воинственно, о доме беспокоились меньше всего. Другое дело — бойцы из запаса, оставившие дома семьи. Часто вместе с такими призывниками в казарму приходили их жены и дети, начинались слезы. Надо было успокоить людей, убедить их в неизбежности нашей победы, что «русские прусских всегда бивали»…


23 июня в казармы стали прибывать первые мобилизованные из рабочих районов Горького, из колхозов Павловского, Богородского, Дальне-Константиновского, Арзамасского районов области… Если бы знать тогда этим мужикам, еще вчера вкалывавшим на сенокосе, как сложатся их судьбы…

…Летом 1987 года я приехал в Павлово и зашел в райвоенкомат. В одном из отделов спросил девушку-сотрудницу, можно ли найти списки мобилизованных в годы Великой Отечественной войны. Девушка, словно ждала вопроса, молча подала увесистый том. На первой же странице — список мобилизованных, в основном в 771-й стрелковый полк. За несколько часов переписал его полностью — все 940 фамилий. Очень редко в списке попадались отметки о гибели, хотя к тому времени я знал, что домой из полка вернулось очень мало. Потребовалось несколько лет упорной работы, чтобы с помощью Павловского районного совета ветеранов установить, как сложились судьбы этих солдат.

Из 940 павловчан, призванных в 137-ю дивизию, числятся погибшими в боях 206 человек, еще 14 —умершими от ран. Время и место гибели — от первых боев, до последнего дня войны, от Могилевской области, до Берлина. В плену погибли 33 человека, причем в основном это данные из гитлеровских концлагерей. С немецкой педантичностью отмечены дата и место гибели. Больше всех в списке оказалось без вести пропавших — 579 фамилий. Судьбы еще 68 человек установить не удалось. А домой вернулись лишь 40 человек. Немногие из них дожили до старости…

Усилиями энтузиастов удалось вернуть из забвения десятки имен погибших солдат-павловчан. Так в селе Абабково бывший секретарь сельсовета Анна Федоровна Сокрутанова нашла и сохранила 19 фотографий своих земляков, мобилизованных в 771-й полк. Сорок пять мужчин ушли тогда в полк из этого села. Домой вернулись только 8 человек.

В школе села Лаптево Павловского района создан музей 771-го полка. Учителя и школьники установили судьбы многих солдат-земляков, нашли их родственников.

Тяжко читать этот список из почти тысячи фамилий, где на каждой строчке: «Погиб… Пропал без вести… Умер в плену…Судьба неизвестна…»


И вот наступил день отправки дивизии на фронт — 26 июня…


Шапошникова Татьяна Тихоновна, жена капитана Шапошникова:

— После возвращения домой из летних лагерей я не видела мужа четыре дня. Он забежал ночью, проститься. Похудевший, глаза ввалились. — «Три ночи не спал… Если не будешь плакать, — сказал, — то возьмем с собой на вокзал»… Но как я могла обещать не плакать…

Бельков П. И., политрук стрелковой роты 771-го полка, подполковник в отставке:

— Дали приказ на построение. Звучат команды, и вот батальоны стройными колоннами идут от кремля к Московскому вокзалу. На улицах тысячи горьковчан, все понимают, что мы уходим на фронт, а уходили мы первыми. Нет-нет, да и оглянется кто-нибудь из бойцов на город: «Доведется ли вернуться…». На вокзале прошел митинг. Провожали нас первый секретарь Горьковского обкома партии Родионов, председатель облисполкома Третьяков и начальник гарнизона генерал-майор Еремин. Это были замечательные люди, сколько они сделали для дивизии, все мы знали хорошо, ничего для нас не жалели. Наконец, подали команду грузиться в эшелон, сводный оркестр заиграл выжимающий слезы марш «Прощание славянки». Загудел паровоз, тронулся эшелон, набирая ход, замелькали платки, женщины со слезами на глазах…


Так эшелон за эшелоном, из Горького, Арзамаса, Мурома и Саранска отправлялись на запад полки 137-й стрелковой дивизии…


Александров А. А.:

— Станция Арзамас-2 гудела, как растревоженный улей. В ожидании отправки эшелона играл духовой оркестр, люди танцевали, плясали под гармони, всюду были слышны песни. Лица тех, кто отправлялся на фронт и тех, кто провожал, были веселыми, с оттенком некоторой грусти и тревоги. У эшелона то дело было слышно: «Арзамасцы! Земляки! Ждите нас, вернемся с победой!» Наш эшелон уходил первым, около полуночи…

[kusnez]

Набель Н. А., ветеринарный врач 624-го стрелкового полка, майор ветслужбы в отставке:

— Напряжение отправки нарастало с каждым часом. Мы уезжали четвертым эшелоном, часов в шестнадцать. При погрузке большинство бойцов и командиров прощались со своими родными. Всюду плакали и причитали. На команду «По вагонам!» реагировали далеко не все. Паровоз пыхтел и свистел, призывая к посадке, но проводы продолжались. Наконец, эшелон тронулся и медленно пошел вперед. Со всех сторон к вагонам бегут люди, вскакивают на ходу на подножки. Женщины бегут за эшелоном, многие плачут навзрыд. Такого всеобщего плача я никогда еще не видел, он долго словно висел в воздухе…


Набирая ход, эшелоны спешили на запад. Чтобы перебросить дивизию на фронт, потребовалось 36 эшелонов. К моменту отправки в 137-й стрелковой насчитывалось свыше 14 тысяч человек, около трех тысяч лошадей, до 200 орудий и минометов, сотни автомашин, тракторов, повозок. Это был огромный, сложный организм, и мощная боевая единица с хорошо подготовленным личным составом. Шесть командиров в дивизии имели звание полковника на момент отправки на фронт, резерв младших командиров составлял до 200 человек.


Терещенко Б. Т., командир батареи 45-миллиметровых орудий 771-го стрелкового полка, подполковник в отставке:

— Всех нас, конечно, интересовал вопрос: куда же мы попадем, на какой участок фронта. Строили самые различные предположения. В Москве наш эшелон встретил секретарь ВКП\б\ товарищ Щербаков. Спросил, как настроение, поговорил с бойцами, а потом обронил фразу: «Ну что, выдержат сапоги Пинские болота?» — «В Белоруссию едем!» — мелькнула у меня мысль.

Федосеев И. А.:

— Я ехал в одном вагоне с бойцами. Настроение у всех было хорошее, боевое, даже песни пели. Беседовали, как в семье. Я читал вслух книгу Николая Островского «Как закалялась сталь», которую взял с собой. Такая товарищеская атмосфера на пути к фронту помогла лучше узнать друг друга, а это потом помогло нам в боях…


Они ехали каждый со своими мыслями и надеждами. Никто из них не мог знать, какая выпадет судьба на войне. Ехали и пятеро друзей-артиллеристов, молодые лейтенанты Борис Терещенко, Евгений Иванов, Николай Агарышев, Василий Соса, Георгий Похлебаев. Могли ли они даже подумать тогда, что один из них погибнет в первом бою, и друзья, с которыми прожил два мирных года, сами похоронят его у пыльной белорусской дороги. Другой будет раздавлен танком, но чудом выживет, снова попадет на фронт, дойдет до Берлина командиром полка и станет первым комендантом рейхсканцелярии. Третий погибнет через два месяца в разведке, и его даже не сумеют похоронить. Двое других пройдут всю войну до конца, но судьба их разведет и они снова встретятся спустя несколько десятилетий, седые и израненные…

В одном купе ехало и командование 771-го пока — Иван Малинов, Петр Васильчиков, Александр Шапошников, Алексей Наумов. Трое из них простились со своими женами и детьми навсегда.


Зюзин С. Т., красноармеец 624-го стрелкового полка:

— Поезд, не сбавляя скорости, проходил маленькие станции, да и на больших стоял недолго. Люди насторожены, бдительны, песен уже не слышно. Дополнительно устанавливаем на платформах зенитные пулеметы. Внешне все спокойно, но чувствуется, что фронт приближается. Где-то за Брянском на одной из станций красноармейцы побежали в тупик, посмотреть на вагоны с пленными немцами. Высокие, здоровые, в глаза не смотрят, отворачиваются. Лейтенант из охраны сплюнул: «Бить надо эту сволочь…»


На редких остановках все жадно слушают сводки Совинформбюро, а они с каждым днем тревожней. Пали Гродно, Барановичи, Минск. Навстречу все чаще санитарные поезда. Все ближе фронт…

Коробков А. А:

— На какой-то станции напротив нашего эшелона стояли открытые платформы с ранеными в грязных, окровавленных бинтах: Некоторые из них кричали: «Братки, берегитесь, вот нас какими оттуда везут…». Наш эшелон тронулся, и вдруг вижу: какой-то лейтенант спрыгнул из вагона и побежал к этим платформам с ранеными. В спину ему сразу же несколько выстрелов из винтовок… Еще одного труса расстреляли, едва приехали на фронт. Он выстрелил себе в руку. Заставили выкопать ямку и расстреляли перед строем…

Тюкаев В. Г., помощник начальника штаба 771-го стрелкового полка, полковник в отставке:

— Где-то за Москвой в наш эшелон сели двое летчиков со сбитых самолетов, которые стали рассказывать о положении на фронте: «Немцы бросили против нас большое количество танков, артиллерии, самолетов, на некоторых участках фронта наши войска беспорядочно отходят». Их сдали коменданту ближайшей станции, как паникеров…

Набель Н. А.:

— Шесть часов утра, погожее летнее утро, почти все еще спят. Вдруг резкий грохот потряс состав. Я выскочил из вагона, и, падая на землю, заметил в небе два немецких самолета. Одна бомба угодила в вагон, где ехали семьдесят пять человек, вторая в теплушку с лошадьми, третья ударила в рельс второго пути, да так, что кусок рельса вырвало, а концы загнулись, как салазки. Из эшелона выскакивают бойцы, бегут врассыпную в лес. Когда самолеты улетели, пошел в голову состава, где упали бомбы. В вагоне с людьми бомба пробила крышу и пол, кругом исковерканные трупы. Один убитый висел под вагоном головой вниз, глаза остекленели от ужаса. Весь вагон в кусках человеческих тел, жутко смотреть. В конском вагоне месиво из мяса и костей. Половина туши лошади валяется под колесами, другую выбросило взрывом, у нее нет передней ноги и осколками разворочен живот. Надо пристрелить беднягу, но не могу. Подходит лейтенант: «Ну, что смотришь, стреляй!» — «Да вот пистолет заело!». Наконец выстрелил, чтобы прекратить ее страдания. До сих пор в памяти глаза этой лошади, полные слез.

А к станции на носилках несут раненых. Впереди горит вагон, но его никто не тушит: все потрясены внезапной бомбежкой и смертями. Кто-то кричит: «Спасайся! Снаряды горят!» Все снова бегут кто куда. Страшный взрыв — на месте вагона огромная дымящаяся яма. Почти одновременно раздался второй взрыв. Огонь и куски металла падают на пакгауз, над ним вспыхивает столб огня. Снова взрыв, и, наконец, тишина. Подхожу к лежащему на земле бойцу. Лежит лицом вверх, ноги скрестил, лицо закрыл руками. «Вставай, парень», — говорю. А присмотрелся: «Батюшки! В голове кровавая яма!» Так и не доехал до фронта… Автобусы увозят раненых, убитых закопали на этой безвестной станции. И снова команды «По вагонам!», гудок паровоза и нарастающий перестук колес…


Вечером 29 июня первые эшелоны с частями 137-й стрелковой дивизии начали прибывать на станцию Орша. Это были подразделения 771-го стрелкового полка полковника Малинова.


Шапошников А. В.:

— Орша горела. В воздухе то и дело появлялись немецкие самолеты. Надо было разгружать эшелон, а поставили нас на высокую насыпь. С трудом нашел коменданта станции. Обстановки он не знал, где фронт — неизвестно. Комендант был совершенно издерган обступившими его военными и штатскими, только махнул мне рукой: «Разгружайтесь, как хотите». Вернулся к эшелону, доложил обстановку командиру, полковник Малинов приказал разгружаться. Подал команду, и из вагонов стали выпрыгивать красноармейцы, сводить лошадей, спускать с платформ орудия. В Оршу мы прибыли первыми, не было никакой связи ни с командованием дивизии, ни с местными властями. Отвели полк в леса под Оршей и стали ждать своих. Только на четвертый день прибыл эшелон с командиром дивизии…

Реутов В. К., помощник начальника оперативного отдела штаба дивизии, подполковник в отставке:

— Эти дни были особенно тяжелы своей неизвестностью. Перед штабом дивизии стояла тогда масса проблем. Главное — нужно было собрать дивизию в кулак, а ее эшелоны растянулись на сотни километров. Голова была в Орше, а хвост еще только выехал из Саранска. Представьте себе положение полковника Гришина: неизвестность, фронт приближается, а дивизии нет, связи с командованием нет. Нервотрепка и напряжение были страшными. Все эти дни мы, как могли, подтаскивали эшелоны в один кулак. А на дорогах бомбежки, связи так и нет…


Обстановка на Западном фронте в конце июня начале июля была очень тяжелой. На участке Орша — Могилев действовала 2-я танковая группа генерала Гудериана в составе восьми танковых и моторизованных дивизий. Закончив операции в районе Минска, 3-го июля эти соединения форсировали Березину. Расстояние до Днепра, примерно 90 километров, дивизии Гудериана преодолели за пять суток. Темпы наступления противника падали, хотя в предполье Днепра и не было свежих советских войск: здесь сражались понесшие большие потери дивизии 13-й армии, отступавшие с боями от Минска. Эти войска старались выиграть время, чтобы подходившие резервы из глубины страны успели занять рубеж по Днепру и укрепить его.

В начале июля в 13-ю армию, которой командовал генерал Филатов, прибывали несколько свежих дивизий, управления корпусов, но прибывали они разрозненно…


Канцедал П. Н., комиссар 137-й стрелковой дивизии, полковник в отставке:

— С полковником Гришиным мы ехали в разных эшелонах, встретились в Орше третьего июля. Работники штаба остались встречать следующие эшелоны, а мы с ним отправились искать хоть какого-нибудь «хозяина». В Чаусах нашли штаб 20-й армии и получили там приказ: поступить в распоряжение командира 61-го стрелкового корпуса генерала Бакунина. Штаб корпуса стоял в Могилеве. От Бакунина получили задачу: занять оборону от Понизовья (южнее Орши) и далее на юг по Днепру на двадцать километров. А войск у нас в этот момент был всего один полк, 771-й, другие части еще ехали или стояли под разгрузкой. Обстановка на фронте нам была совершенно неизвестна, не знали ее, пожалуй, и в штабе армии…


61-й стрелковый корпус в первые дни июля еще только начинал сосредоточение на выделенном рубеже. Прибывающим дивизиям были указаны полосы: южнее 137-й дивизия — 53-я и 110-я до Могилева, 172-я в Могилеве и южнее. Полосы обороны у каждой дивизии была гораздо больше уставной, тем более что войска еще только начинали прибывать. Таким образом, наши войска, хотя и имели пред собой такую крупную водную преграду, как река Днепр, попали в невыгодное положение. До войны никаких оборонительных сооружений здесь не было, войска своими силами подготовить полосы обороны в инженерном отношении не успели и не могли. Командование армии предпринимало огромные усилия для укрепления обороны, и сделано было немало, но к 10 июля, моменту, когда гитлеровцы начали наступление на рубеже Днепра, наши войска, не успев сосредоточиться, находились в худшем положении.


3. «Сбросить противника в Днепр!»


«День Победы,

Как он был от нас далек…»


Пятого июля 176-й разведывательный батальон капитана Соломина, высланный в направлении города Борисова в качестве передового отряда 137-й стрелковой дивизии, во встречном бою был смят немецкими танками и отошел к Днепру. К Орше выходили авангарды 47-го моторизованного корпуса 2-й танковой группы генерала Гудериана.

К 9 июля на рубеж реки Днепр вышли все три моторизованных корпуса группы Гудериана. Хотя они и понесли в предыдущих боях серьезные потери, все же значительно превосходили выдвигавшиеся им навстречу советские войска в людях и боевой технике. У Гудериана насчитывалось не менее 800 танков, тогда как противостоявшая ему 13-я армия имела их не более десятка. У гитлеровцев была моторизованная пехота, артиллерия на механизированной тяге, мощная поддержка авиации. Вслед за танковыми дивизиями по мере завершения операций в районе Минска к Днепру подтягивались и армейские корпуса. Танковые дивизии Гудериана считались лучшими в вермахте, личный состав имел опыт боев в Польше и на Западе, воспитан на легких победах. Это был умный, смелый и беспощадный враг.

Восьмого июля погиб генерал Филатов. В командование 13-й армией вступил генерал Ремизов. По его приказу 137-я стрелковая дивизия должна была сняться со своих позиций у Орши, маршем выйти в район села Сухари, восточнее Могилева и занять оборону по реке Реста.

К этому времени прибыли еще не все части дивизии. Из-под Орши в Сухари шел только 771-й полк, 624-й стрелковый и оба артиллерийских полка спешили в назначенный пункт с мест выгрузки на перегоне Горки — Орша, а эшелоны 409-го полка еще только подходили к Кричеву.

Командиры штаба дивизии все прибывавшие части направляли в Сухари. Батальонам предстояло пройти пешком 60—70 километров. Лейтенант Скворцов, командир взвода связи 771-го стрелкового полка, писал в дневнике об этом переходе: «Страшная жара, пыль, самолеты. Несмотря на двухдневную бессонницу, бойцы чувствуют себя бодро. Эх, и русский солдат!».

На третьи сутки колонны авангардного 771-го полка начали втягиваться в село Сухари. На улицы выбегали жители, выносили молоко и хлеб. Но не успели части расположиться на привал, как налетели «Юнкерсы», поливая село огнем из пулеметов. Машины, повозки, упряжки с орудиями — все стали разъезжаться по сторонам, бойцы укрывались за стволами деревьев. Загорелись хаты. Застонали первые раненые. Но этот налет вражеских самолетов не остался безнаказанным: дружным огнем полковой зенитной батареи лейтенанта Христенко один «Юнкерс» был подожжен и упал на землю…


Похлебаев Г. Г.:

— Мы подбежали к упавшей машине, вытащили летчика, и удивлению нашему не было предела: это была женщина! Да такая нахалка — кусается, царапается, ругается…

Иванов Е. В.:

— После налета, разговаривая с бойцами, я хотел уяснить для себя: каким было их состояние, когда на них пикировали вражеские самолеты. Наводчик орудия сержант Петр Печенкин ответил мне так: «Как только услышал команду «Воздух!», сразу соскочил с машины и — в рожь. Пулеметная очередь ударила буквально в нескольких метрах от меня. Признаюсь, в первое мгновение было страшно. Но потом повернулся на спину и стал вместе со всеми стрелять по самолету. Хорошо было видно даже лицо летчика. Когда стрелял — страх совсем прошел. А, в общем-то, ничего особенного и не произошло»…


Жить сержанту Петру Печенкину оставалось меньше трех суток…

В 5 часов утра 10 июля 10-я моторизованная и 4-я танковая дивизии 24-го моторизованного корпуса генерала фон Швеппенбурга начали форсирование Днепра в районе Быхова. С этого момента и начался счет дням Смоленского сражения. К полудню гитлеровцы навели переправу и стали перебрасывать на восточный берег танки, мотопехоту и артиллерию. Оборонявшаяся здесь 187-я стрелковая дивизия полковника Иванова, ослабленная предыдущими боями и растянутая на 70 километров, не смогла сдержать натиск противника.

К вечеру 10 июля 24-й моторизованный корпус противника захватил за Днепром плацдарм до 20 километров по фронту и до 10 в глубину. На Чаусы и Пропойск устремились разведотряды гудериановских дивизий. Весь день 11 июля на плацдарме накапливались танки и мотопехота противника. К отражению переправы немцев через Днепр штаб 13-й армии оказался не готов. Причины скорее объективные: штаб армии был не укомплектован командирами, недостаточно войск, да и связь с ними налажена не лучшим образом.

В подчинение 13-й армии из 21-й перешел 45-й стрелковый корпус комдива Магона в составе двух дивизий. 187-я дивизия этого корпуса уже сражалась, а 148-я полковника Черокманова имела всего два батальона, да и те еще только подходили к фронту. В этот же день 11 июля на станцию Чаусы прибыло управление 20-го стрелкового корпуса генерал-майора Еремина. До войны в корпус входили горьковские 137-я и 160-я и владимирская 144-я стрелковые дивизии. Но 144-я по пути попала на другой участок фронта, другие две его дивизии, растянувшиеся по железным дорогам на сотни километров, не представляли собой боевых единиц.

Управление 20-го корпуса было сформировано в Горьком в начале 1941-го года. До войны в его штабе еще не проводилось ни штабных, ни корпусных учений. Штаб не был сколочен, как это требовалось, многие его работники плохо знали друг друга. В Горьком корпус имел большие силы, но из-за срыва сосредоточения соединений эффективно применить их в Белоруссии не удалось.

12 июля в Чаусы начали прибывать эшелоны с частями полтавской 132-й стрелковой дивизии генерал-майора Бирюзова. При выгрузке эшелон с командиром дивизии был атакован передовым отрядом 10-й мотодивизии гитлеровцев. Дивизия Бирюзова к началу решающих боев по защите рубежа Днепра также не успела полностью сосредоточиться. Штаб 13-й армии предпринимал экстренные меры по ликвидации Быховского плацдарма гитлеровцев. Сюда стягивались все возможные силы, к месту прорыва врага прямо с выгрузки срочно направлялись прибывающие войска.

Решающая атака наших войск была назначена на утро 12 июля. Но принять в ней участие смогли всего пять батальонов различных дивизий. Удар наносился хотя и одновременно, но разрозненно и на широком фронте. Успеха он не имел. Части 132-й, 137-й, 148-й и 160-й стрелковых дивизий выйти в этот день на рубеж развертывания и сблизиться с противником не успели.

Приказ на выступление из Сухарей полковник Гришин получил только вечером 11 июля. Приказ был дан в категорической форме: «Сбросить противника в Днепр». Немедленно части дивизии были подняты по тревоге и маршем направлены на рубеж Дубровка — Волковичи — Усушек. Предстояло быстро пройти свыше 30 километров. В Сухарях было оставлено все лишнее имущество и снаряжение, даже шинели и вещмешки. На марше пехота то и дело переходила на бег. Ездовые погоняли упряжки лошадей с орудиями: надо было спешить.

Через несколько часов после начала марша полковник Гришин установил связь с командиром 45-го стрелкового корпуса Магоном, которому было поручено координировать контрудар наших войск на Быховском направлении. Полковник Гришин доложил командиру корпуса, что у него в дивизии под рукой пока лишь пять батальонов пехоты и два артдивизиона. До начала боев оставались считанные часы, а дивизию так и не удалось собрать в кулак.

«Не вина комдивов, — писал в своих воспоминаниях командир 132-й стрелковой дивизии генерал Бирюзов, — что терялись эшелоны. Командование дивизии не несло никакой ответственности за движение эшелонов по железным дорогам. Комдивы знали только серию своих эшелонов, но куда они направляются, где находятся в данный момент — ни я, ни штаб понятия не имели».

Дивизия генерала Бирюзова по ошибке железнодорожников прибыла совсем не на тот участок фронта, где ей надлежало быть по плану Генеральному штаба.

Точно также 3-й батальон 624-го полка попал в другую часть и воевал, не имея связи со своей дивизией. Два батальона 409-го полка, выгружавшиеся на перегоне Кричев — Орша, только подходили к Сухарям, причем один батальон имел связь со штабом полка, а другой действовал самостоятельно. Часть батарей артполков была подчинена командирам других дивизий. Батальон капитана Кима 409-го полка, выгрузившись в Кричеве, сначала вел бои самостоятельно, а потом влился в 7-ю авиадесантную бригаду. Саперный батальон дивизии еще до войны был взят на учебные сборы в Малоярославец и в дивизию так и не прибыл. Отдельный зенитно-артиллерийский дивизион дивизии при разгрузке попал под бомбежку немецкой авиации и понес такие потери, что как боевая единица перестал существовать. Медсанбат вообще добрался только до Рославля, там попал в другую армию, и штабу 137-й впоследствии пришлось формировать новый.

Причина всех этих неурядиц — нарушение четкой работы железных дорог. Из-за налетов вражеской авиации и диверсантов срывались графики воинских перевозок, что и вело к неразберихе и перемешиванию частей.

Из воспоминаний командира 497-го ГАП майора Малых: «… Мы прибыли на станцию Кричев и по распоряжению коменданта приступили к выгрузке, а потом перевели дивизионы в лес. На другой день попытался через коменданта связаться со штабом округа в Смоленске, но ничего вразумительного не добился: «Выясним, а пока сидите и ждите». Через несколько суток удалось установить связь со штабом округа и получить распоряжение своим ходом двигаться в Оршу. Горючего у нас не было, комендант на свой страх и риск дал нам два эшелона пустых платформ. До Орши дивизионы не дошли, выгружались на станции Зубры. В лесу встретил командира 278-го ЛАП полковника Смолина, он тоже не знал, где штаб дивизии. Будучи несколько суток в таком незнании, мы отходили к Кричеву. Появились первые жертвы от бомбежек. Наконец, мы встретились с командиром дивизии полковником Гришиным, но в каком месте, не помню…»


После 10 июля в полосу 13-й армии из-за Днепра вышли остатки 6-й, 8-й стрелковых, 1-й мотострелковой и 2-й танковой дивизий, но это не внесло в ее оборону заметного усиления. Эти малочисленные соединения были до предела измотаны предыдущими боями…

[kusnez]

Канцедал П. Н., комиссар 137-й стрелковой дивизии:

— Нелегко было сохранить боевой дух частей дивизии, когда навстречу идут и идут группы измученных окруженцев, и только и слышно: «Танки! Десанты! Немец прет!». Вся политработа в эти дни была направлена на укрепление стойкости и морального духа солдат. Политработники были постоянно с бойцами. В дивизии была большая прослойка коммунистов и комсомольцев, опытные политработники, да и сами наши солдаты были уверены в себе, у всех было такое чувство, что уж мы-то немцев остановим. Все-таки дивизия была кадровая, а не наспех сформированная, уже имела традиции. Народ буквально рвался в бой. Вспоминаю прекрасных комиссаров полков Васильчикова, Макаревича, Иванова, Михеева, Артюхина. Это были люди большевистской закалки, которые цементировали вокруг себя личный состав. Конечно, всем было тяжело в эти дни — сводки с фронта невеселые. Но после речи Сталина от 3 июля, которая как бы все расставила по своим местам, стало легче. Сводки Информбюро и газеты бойцы получали по возможности вовремя. А нет газет — есть слово комиссара, который всегда приободрит и все объяснит. Даже в эти дни сразу после прибытия на фронт, особенно перед первым боем, было много заявлений о приеме в партию. Моральный дух в дивизии был здоровый. Этим в немалой степени объясняется ее стойкость в первых боях…


Для личного руководства контрударом в войска выехал командующий 13-й армией генерал Ремизов. На рассвете 13 июля его автомашина была обстреляна немецкими мотоциклистами. Командующий был тяжело ранен, и эта потеря не могла не сказаться на исходе всей операции. С 14 июля в командование 13-й армией вступил генерал Герасименко, третий командующий за неделю. Но и ему суждено было возглавлять армию чуть более недели.

Кавалерийский взвод разведки 771-го полка под командованием лейтенанта Шажка установил, что на плацдарме скопилось до 300 танков противника. Все деревни по восточному Днепра, по данным Шажка, забиты мотопехотой, артиллерией. На плацдарм переправилась и 3-я танковая дивизия барона фон Гейгера, до этого безуспешно атаковавшая Могилев…


Шапошников А. В., начальник штаба 771-го полка, полковник в отставке:

— На рассвете 13 июля в полк позвонил командир корпуса генерал Еремин. Звонил он с КП командира дивизии и спрашивал обстановку. Я доложил, что на плацдарме, по данным разведки, уже около трехсот танков. Когда я ему это сказал, генерал просто не поверил: «Да ты что, откуда у немцев столько танков? Да ты знаешь, сколько танк стоит?». Потом Гришин меня при случае предупредил: «Ты впредь остерегайся докладывать такие данные, а то могут и в преувеличении сил противника обвинить». Но мы тогда не ошиблись: перед нами действительно был целый немецкий корпус…


К рассвету 13 июля батальоны 137-й стрелковой дивизии вышли на исходный рубеж для атаки. Впереди был уже только враг. Ближайшей задачей было захватить деревни Середина Буда, Пустой Осовец, Червонный Осовец, Давыдовичи и освободить из окружения штаб 45-го корпуса, который радировал о срочной помощи.

Справа готовилась к атаке 132-я дивизия. У генерала Бирюзова было только три батальона пехоты и несколько батарей артиллерии. Левее 137-й дивизии выдвигались два батальона 148-й стрелковой дивизии, которая тоже еще только прибывала на фронт.

До начала нашей атаки гитлеровцы сбросили небольшой десант диверсантов. Основная часть десанта попала в боевые порядки и была расстреляна еще в воздухе. Некоторые укрылись во ржи и в роще и потом немало навредили, нарушая связь…


Шапошников А. В.:

— Один такой диверсант пристроился к моей лини связи и предложил сдаться, а взамен пообещал, если за меня ему дадут денег, поделиться со мной. Бойцы приволокли этого нахала. Отправил я его в штаб дивизии, но конвойные не довели, пристрелили: «А он побежал, товарищ начальник» — так они мне потом объяснили…

[kusnez]

Набель Н. А.:

— Когда привели первого пленного немца, диверсанта, мы сбежались смотреть на него, как на медведя. Здоровый, волосы, как рожь, с виду русский, смотрит нагло. Переводчик пришел, спрашивает его — молчит. Подумали, может быть, он финн, побежали искать, кто финский знает, а он по-русски, как вдруг крикнет: «Гитлер победит!». Нас такое зло взяло, что кто-то врезал ему хорошенько. Такую наглость, несмотря на наш гуманизм, стерпеть было невозможно…


Вышедшие на исходный рубеж батальоны сосредоточились в роще между Серединой Будой и Червонным Осовцом. Немного позади встали на позиции дивизионы капитанов Найды и Прошкина из 497-го гаубичного и дивизион капитана Пономарева из 278-го легко-артиллерийского полка. Быстро протянули связь, провели рекогносцировку местности, разведку. Саперы начали оборудовать командные пункты полков, пилить лес на блиндажи.


Костриков П. М., разведчик 497-го ГАП, старший сержант:

— Рано утром начальник штаба дивизиона поднял нас и поставил задачу: выяснить, где передний край и противник. На востоке чуть алела заря, на западе гулом отдавались раскаты разрывов снарядов. Где-то далеко тарахтели пулеметы, в небе на западе вспыхивали и гасли ракеты. Было в этом что-то романтическое… За опушкой простиралось поле пшеницы, а за ней — деревня. Ничего подозрительного. У нас была стереотруба, долго я всматривался вдаль и, наконец, увидел немца. Он вышел из дома к кустам, раздвинул ветки, вижу — вроде бы танк! Все мои спутники-разведчики стали просить дать им тоже посмотреть: какой он, немец, наш враг? Рассмотрели пушку с прислугой. Из глубины леса к нам поползла наша пехота, кто-то катит пулемет. Вползли в пшеницу, скрылись ней. Наш командир разведвзвода лейтенант Виктор Буряков по телефону, доложил в дивизион о целях. Тишина стояла мертвая. Вдруг в стороне рявкнула наша гаубица, за ней другая. По воздуху с шелестом полетели снаряды. И — взрывы! Красиво было смотреть… Но не долго было чувство романтики: загорелись дома в деревне, по полю пшеницы побежали немцы, зажужжали мины, начала стрелять наша пехота… Скоро запахло смертью, настоящим адом…


Ровно в 5:00 артиллерия дала несколько залпов, и батальоны 137-й стрелковой дивизии поднялись в свою первую атаку.

Из воспоминаний командира 497-го ГАП майора Малых: «… Помню первый бой: полк развернулся с задачей поддержать боевые действия полка майора Фроленкова. Противник обнаружил наш НП, расположенный на опушке леса и обстрелял бризантной гранатой. Возникла паника, но ее быстро ликвидировали. Открываем огонь по скоплению танков и пехоте, снаряды ложатся точно, видим взрывы в расположении противника, но, несмотря на точность огня, противник атакует боевые порядки полка Фроленкова, танки лезут напролом. Наш ГАП ставит неподвижный заградительный огонь, противотанковый дивизион и полковая артиллерия открывают огонь орудиями прямой наводки, но, тем не менее, отдельные танки противника прорываются в районом опорного пункта 152-миллиметровй гаубичной батареи. Та открывает огонь прямой наводкой, прямое попадание в танк, танк переворачивается, но второй танк давит гаубицу. Батарейцы не отступают, разворачивается вторая гаубица и удачным выстрелом уничтожает этот танк. В полку появились убитые и раненые, особенно пострадал дивизион 152-миллиметровых гаубиц…».


Житковский М. Г., командир батареи 497-го ГАП, полковник в отставке:

— Огневые взвода начали занимать позиции для ведения огня с закрытых позиций, но появились танки, их хорошо было видно от орудий, поэтому огонь открыли прямой наводкой. Пехоты не было. Пока мы искали место для НП, объездили немало, но нигде пехоты не встретили. Атаку танков дивизион капитана Найды отразил, хотя и с большими потерями. Осмотревшись, он решил отвести дивизион ближе к деревне, и расставить орудия на более узком фронте, так как без пехоты действовать было рискованно… Перед деревней было несколько брошенных автомашин, решили найти там бензину, а то у нас оставалось мало. Нацедили с водителем ведро, идем к машине, вижу — во ржи, метрах в 50 от нас, стоит молодая красивая женщина, улыбается и рукой зовет нас к себе. Рассказали своим, над нами посмеялись, что не оказали внимания даме. Только тронулись, по нам огонь с того места, где стояла женщина. Попрыгали с машины, двое убитых в кузове. Перебежками подошли к месту, откуда по нам стреляли, бросили по гранате. В окопе за пулеметом лежали трое убитых немцев и эта женщина, она, умирая, что-то говорила по-немецки… Откуда-то по нам опять стали стрелять, пришлось вернуться к машине…


В этом своем первом бою дивизия действовала на участке до восьми километров, но атаковали всего четыре батальона. Гитлеровцы были застигнуты врасплох и не сразу сумели организовать отпор.

Батальон майора Московского 771-го полка наступал на Червонный Осовец через широкое ржаное поле. Первые сотни метров атакующие роты прошли буквально на одном дыхании, уже близка была речка Будлянка перед селом, как с церкви ударил пулемет, а из-за хат, с огородов открыли огонь немецкие автоматчики и пулеметы из бронетранспортеров…


Иванов Е. В.:

— Впереди вспышки выстрелов, по сторонам то здесь, то там падают убитые и раненые, но энтузиазм и азарт атаки были такими, что на это не обращали внимания. Мы катили свои «сорокапятки» вслед за пехотой, вели беглый огонь с остановок. В первые же минут десять атаки разбили два бронетранспортера и несколько грузовиков. Хорошо было видно, как они горят с черным дымом…


Атакующие роты сходу зацепились за окраину села. Горят хаты, треск пулеметов и винтовок, разрывы снарядов сливаются в сплошной гул. Первые увиденные убитые фашисты, а кто-то и сам погибал, едва успев выпустить первую обойму. Батальон капитана Леоненко, наступавший правее батальона Московского, зацепился за высоту с кладбищем у Червоного Осовца. Еще правее атаковал батальон капитана Козлова 624-го полка…


Александров А. А., политрук роты 624-го полка, подполковник в отставке:

— Мне довелось идти в первой цепи четвертой роты. Атака была дружной, мощной. Немцы сначала растерялись, но потом открыли сильный пулеметный огонь. Мы залегли, но тут же с возгласами «За Родину! За Сталина!» поднялись и ринулись вперед. Добежали до первых домов деревни, немцы отступают, на ходу ведут огонь, потом уже побежали, изредка оглядываясь. Кругом убитые, раненые, горят дома, машины. Перебежав к роще, немцы залегли там, но мы вышибли их и оттуда. Азарт у всех был просто неописуемый…


Похлебаев Г. Г., командир батареи 76-миллиметровых орудий 771-го стрелкового полка, полковник в отставке:

— Атаковала пехота дружно и смело. Моя батарея была придана батальону капитана Козлова. Нам была поставлена задача: освободить из окружения штаб 45-го корпуса. Когда мы вышли к дороге на Давыдовичи, до расположения штаба было уже рукой подать, видна была перестрелка у лесочка. А дорогу нам никак не перейти, огонь страшный, головы не поднять, и откуда бьют — не видно. Мы с капитаном Козловым пошли на рекогносцировку, чтобы засечь цели и определить, как лучше подойти к окруженным. Согнувшись, вышли на ржаное поле, я с колен стал смотреть в бинокль на Давыдовичи, а Козлов встал в полный рост. Вдруг засвистели пули, одна попала мне в бок, и я сразу упал, посмотрел — рана не смертельная. Подполз к Козлову — а он не дышит. Вынес его с этого места. Перевязали меня, и пришлось мне командование батальоном принять на себя. Капитана Козлова похоронили, когда стало потише.

Атаку на рощу все же организовали. Поднялись хорошо, батарея поддержала огнем, и скоро я был в землянке штаба корпуса. Там был полковник Ивашечкин, начальник штаба. Как он обрадовался, обнял меня, как родного сына, не хотел отпускать. Потом Макар Васильевич стал генералом, но я его больше никогда не видел, а то бы вспомнили этот эпизод…

Снежинский С. Т., командир взвода 2-го батальона 409-го стрелкового полка:

— На сближение с противником мы шли всю ночь, в самую непроглядную темноту вышли на поле, тут нас обстреляли немецкие мотоциклисты, но быстро укатили. Боевой задачи мне никто не ставил, ни ротный старший лейтенант Комаров, ни комбат, капитан Соловьев, только услышал по цепочке: «Окопаться!». На рассвете артиллерия противника открыла огонь и мы справа, на опушке леса, видели, как мечутся под огнем наши бойцы. Я слышал, как кто-то кричал, что это 771-й полк. Так мы узнали, кто наш сосед справа. Открыла огонь и наша артиллерия, в ответ противник перенес огонь на наш батальон. Я поднял свой взвод, и броском преодолели полосу обстрела. Пошли в наступление, противника потеснили, но из-за сильного огня нам было приказано отойти. Противник нас не преследовал, видимо он пошел в обход. Рано утром видел, как на подводе везли командира первого батальона капитана Ткачева, он был ранен в ноги. Командир роты, кажется, погиб в первом бою. Своего комбата в боях я почти не видел. Знаю, что он воевал в Испании, награжден орденом Красной Звезды, помню, что был он среднего роста, быстрый в движениях, очень строгий… .


К полудню на некоторое время бой затих. Командиры приводили в порядок свои подразделения, связисты удлиняли линии. Нужно было осмотреться. Санитары ищут и перевязывают раненых, те из них, кто может идти, идут сами…


Степанцев А. П., начальник химслужбы 771-го стрелкового полка, младший лейтенант в первых боях, полковник в отставке:

— Помню, как идет навстречу солдат с оторванным подбородком, весь в крови. Еле понял, что он хотел сказать: «Товарищ лейтенант, где санчасть?». Остался ли он жив…

Елисеев В. Е., военфельдшер санитарной роты 771-го стрелкового полка:

— Примерно через час после начала боя стали поступать раненые. Быстро накладывал повязки и отправлял дальше в санчасть. Дел хватало, стрельба была сильная. И что интересно: когда накладывал повязку или жгут, раненые не стонут, а все что-нибудь говорят: «Я, кажется, двух-трех немцев уложил… Я стрелял по кусту, где был пулеметчик, но не знаю, попал ли, обидно, тут и ранило… Наш лейтенант тоже с винтовкой, молодец». Все бойцы были очень возбужденными, и боли, кажется, не чувствовали. Большинство раненых были из приписного состава, кадровых я всех знал в лицо. Один знакомый, ранило его легко в грудь и пробило пулей ухо, остался со мной, постеснялся идти в тыл: «Пустяк у меня, царапина. Сейчас посижу у тебя и пойду к своим в роту»…


Сколько еще придется военфельдшеру Елисееву перевязать раненых за почти 1400 дней войны, сколько километров бинтов намотать, увидеть крови и страданий, сколько спасти солдатских жизней…


Меркулов К. И., начальник артиллерии 771-го стрелкового полка, полковник в отставке:

— В Червонном Осовце я встретил секретаря партбюро полка Наумова. Мы обратили внимание на сгоревший немецкий танк, стоявший под развесистым деревом. Люк был приоткрыт, экипаж выскочить не успел. В нескольких метрах от танка лежал убитый красноармеец, весь черный, обуглившийся. Мы сняли каски, попытались установить его фамилию, но гимнастерка сгорела, и лицо обгорело до неузнаваемости. — «Его работа…» — кивнул Наумов на танк. Так и остался безымянным этот солдат, герой-горьковчанин…


Гитлеровцам удалось затормозить первую атаку наших частей, не предусмотренную их командованием, а вскоре они и сами перешли в наступление. В бой были введены главные силы 4-й танковой дивизии. На ржаном, с черными прогалами поле разворачивалась в боевой порядок колонна танков численностью до 30 машин. Со стороны Давыдовичей подходили бронетранспортеры, пехота на автомашинах…

[kusnez]

Александров А. А.:

— В районе обороны нашего батальона появилось около десятка танков и бронемашин противника. Шли они веером. За ними в несколько цепей с интервалами в 50—70 метров шла пехота. Я сначала глазам своим не поверил: идут ровными цепями, в полный рост и даже с барабаном. Так только в кино показывают. Буквально, как в «Чапаеве» психическая атака. Какая наглость, думаю, мы все-таки лучшая дивизия Красной Армии, и нас брать на испуг! Орудия у нас стояли в боевых порядках пехоты, была и полковая артиллерия, и батарея 278-го полка. Подпустили танки поближе, артиллеристы открыли огонь. Это был классический бой! Уже в первые минуты вспыхнули три танка, потом немного погодя еще три и несколько бронемашин…

Похлебаев Г. Г.:

— Два танка тогда подбил взвод лейтенанта Старикова моей батареи, остальные кто-то из батареи Терещенко и из 278-го ЛАПа. Но потеряли мы тогда прекрасного наводчика Петра Печенкина, и закопали его потом возле позиций. Был тяжело ранен — в горло — и лейтенант Стариков. Дорого нам приходилось платить тогда за подбитые танки. Вместо Старикова я назначил лейтенанта Агарышева, бывшего до этого на боепитании…

Александров А. А.:

— Часть танков горела, остальные начали пятиться, но пехота шла, хотя уже не так красиво, как сначала. Когда немцы подошли поближе, батальон открыл шквальный огонь — все-таки у нас было около пятидесяти пулеметов. Трескотня, грохот, в цепях немцев кто-то валится, кто-то бежит назад… Неописуемая картина, все смешалось. Отбили одну атаку — немцы идут во вторую, отбили — третью начинают. Напряжение было такое, что не заметили, как день кончается, солнце за полдень. Под вечер сами перешли в контратаку и немцев отбросили. Поле было усеяно трупами…


Главный удар гитлеровцы нанесли по батальонам 771-го полка, и удержаться им в Червонном Осовце не удалось. Под натиском танков и автоматчиков наши роты начали отходить через ржаное поле на исходные позиции к роще…


Шапошников А. В.:

— Я видел, как несколько смельчаков, оставшись во ржи, поджидали приближающиеся танки. Вот завертелся один с подбитой гусеницей, другой встал — бойцы накинули ему плащпалатку на триплексы, а потом вижу, что и этот горит. Залегшие бойцы бросали в бронемашины гранаты и бутылки с горючей смесью…

Самойленко А. М.:

— Пришла и моя очередь воевать… Начальник штаба батальона был очень недоволен, что накануне пропал без вести командир взвода связи Пуресьев, и приказал свернуть радиостанцию и положить ее на двуколку: «Чтобы немцы не запеленговали».

Впереди, у села, расположенного на возвышенности, захлебнулось наступление наших рот. Возвращавшиеся с переднего края раненые говорили: «Немец так бьет, что головы не поднять…» После обеда фашисты усилили давление. Сильно били минометы и орудия. В селе загорелись дома. Из огня вырвались лошади, запряженные в подводу, обезумевшие, они скакали прямо на нас… Немцы обошли нас с флангов. Когда бойцы, отходившие с переднего края, поравнялись с нашим резервным эшелоном полка, все смешалось. Самое страшное было, когда появились танки. Те, кто был на ржаном поле, бросали в танки последние гранаты и гибли. Мне посчастливилось: рядом оказались ямы, толстые деревья. Полного разгрома не допустила наша артиллерия: прямой наводкой она уничтожила три или четыре танка, и это охладило пыл немцев…

Корнилин Л. А., адъютант старший 1-го батальона 624-го стрелкового полка, старший лейтенант в отставке:

— Наш первый батальон капитана Лебедева занимал позиции на самом левом фланге полка. У нас было шесть орудий из 278-го ЛАПа, два своих орудия и сзади нас поддерживал 497-й ГАП…

Громов В. И., красноармеец 1-го батальона 624-го стрелкового полка, гвардии лейтенант в отставке:

— Показалась колонна танков, машин двадцать. Я насчитал восемь, и дальше уже ничего не было видно в сплошной пыли. Развернулись и пошли на нас, стреляя на ходу. Это был не бой, а кромешный ад. От скотных дворов бревна взлетали, как спички. От прямых попаданий снарядов вышли из строя все расчеты сорокапяток. Погиб наш командир роты лейтенант Петров. Сплошные разрывы, где, что — не поймешь. Сам я был тяжело ранен и очнулся только в госпитале…

Кучинский А. К., командир отделения 3-го батальона 624-го стрелкового полка, сержант:

— Пошли на сближение с противником. Я с отделением прошли мимо нашей счетверенной зенитной установки, потом через рощу, вдоль дороги — перебежками дальше, и вдруг по нам ударили пулеметы. Разорвался один снаряд, потом другой. Залегли, пытаемся вести наблюдение, но ничего не видно, да и немецкий пулемет строчит так, что головы не поднять. Видел немецкие танки, метров со ста пятидесяти, по ним била наша артиллерия. Несколько танков загорелось, от этого на душе стало спокойней, мы осмелели. Когда огонь немного стих, ко мне подполз боец: «Товарищ сержант, у тебя вся шея в крови». Оказалось, пуля ударила в каску, и осколки поранили шею.

Решили сменить позицию, выдвинулись на ржаное поле. Рожь высокая, густая, ничего не видно, стреляем, но куда? Окопались. Вижу, как на нас идет группа человек из пятнадцати, в нашей форме, с нашим оружием. Один из них кричит: «На кого вы идете? Ведь на нас, на своих русских людей!». Мы буквально опешили и не знали, что делать. Было какое-то минутное отупение, пока не услышал от этой группы: «Рус! Сдавайся!» Тут уж поняли, что это немцы и открыли огонь. А потом вижу — на нас по ржи идет целая рота немцев, с закатанными рукавами мундиров, автоматы упираются в животы, и уже строчат по нам. Мы решили подпустить их поближе и забросать гранатами. Бросили по гранате и с криками «Ура!» — вперед. Немцы побежали. В это время мимо нас в направлении противника проехали три броневика со звездами на броне. Отъехали метров на сто вперед и вдруг повернули башни на нас и открыли огонь. Один боец из моего отделения был убит, двое ранены. Бросили в броневики гранаты, но не попали, далеко. Броневики отъехали дальше и опять стали вести огонь по нашей роте. Убило командира взвода, потом по цепи передали: «Убит командир роты!» Так день и прошел — перебежки, перестрелки. У меня сохранилась записная книжка, в ней есть запись: «Первый бой. Из 53 человек нашего взвода в живых осталось 19». …

Корнилин Л. А.:

— Бой был страшным. Артиллерия наша работал превосходно, целей не надо было искать: танков шло много. Доставалось и нам, и немцам, на потери не смотрели. Помню, одно наше орудие подбило танк, но второй разбил его и лейтенант, командир этого взвода, был убит на моих глазах. Я еще кричал ему, что он попал в вилку, но он только скомандовал «Огонь по второму!», и исчез в разрыве. Бой был длинный, все атаки мы отбили. Когда стало тихо, то подсчитал подбитые танки, сколько было в моем поле зрения. Стояло их тринадцать штук…

Канцедал П. Н.:

— В этот день я находился в одной из батарей 278-го легко-артиллерийского полка. С седловины нам было хорошо видно, как шла колонна танков и автомашин. Наверное, гитлеровцы посчитали, что уже прорвались на оперативный простор, и шли без разведки и бокового охранения, как-то уж очень нахально. Шли прямо на замаскированную батарею, поставленную на прямую наводку. Несколькими дружными залпами колонна была остановлена, а машин двадцать с пехотой просто должно быть были смешаны с землей…

Смолин Т. Г., командир 278-го легко-артиллерийского полка, полковник в отставке:

— Я только бегаю от орудия к орудию, и кричу: «Ребята, аккуратней стреляйте, стреляете слишком много, к вечеру без снарядов останемся». Никто не слушает — палят, все-таки первый бой…

Меркулов К. И.:

— Главная тяжесть боя с танками легла на артиллерию, и она не подвела. Все без исключения расчеты действовали отлично. Вспоминаю такие моменты. В центр батальона устремился немецкий танк. Политрук Иванов приказал перенести огонь на него. С первых же выстрелов танк загорелся, получив два снаряда по корпусу. Не помню, чья это была работа — сержантов Ленского или Лопатко. Идущий следом танк повредил орудие Лопатко, сам он и два номера его расчета были ранены, но не ушли из боя. Перед батареей Похлебаева я увидел три горевших танка и пять бронемашин. — «Это мы с Терещенко!» — крикнул он мне. Позиция, где размещались орудия лейтенанта Старикова, была вдоль и поперек перепахана гусеницами танков. Одно орудие с помятым лафетом покосилось на разбитое колесо, второе смотрело в сторону, где горел вражеский танк. Вокруг разбросаны гильзы, ящики. В стороне лежали тяжелораненый лейтенант Стариков и убитый наводчик Печенкин. На ржаном поле густо дымили танки, вдалеке горели автомашины. А бой все не кончается… Видел, как танк раздавил младшего лейтенанта Тихонова. Лейтенант Павлов, командир пулеметной роты, с перевязанной головой стреляет из раскаленного пулемета. На многих уже белеют бинты. Все поле и роща перепаханы снарядами. Агарышев, помню, мчится на коне и почему-то клинком размахивает, а за ним два орудия в упряжках ее поспевают — наверное, меняли позицию…

Бельков П. И., политрук стрелковой роты 771-го полка, подполковник в отставке:

— Изумил всех подвиг красноармейца Чайко из комендантского взвода. В разгар боя один танк прорвался прямо к командному пункту полка, но буквально попятился, когда увидел бегущего навстречу бойца со связкой гранат. Бросок — и машина завертелась, разматывая гусеницу. Но и герой упал, срезанный пулеметной очередью. Выскочивших танкистов прикончили сержант Рядюк и красноармеец Савин. Помню, что Чайко был из Белоруссии, такой хороший парень. Как мы все его жалели… И ведь сам поднялся, никто его на танк не посылал. А перед этим боем, ночью, он свалил немецкого мотоциклиста, заехавшего в расположение полка. Тот еще показал, что перед нами 4-я танковая дивизия…

Свиридов В. В., командир штабной батареи 497-го гаубичного артиллерийского полка, комсорг полка, подполковник в отставке:

— Был у нас в полку лейтенант Сахаров. Такой, помню, крупный, высокий блондин. В первом бою у одного орудия погиб весь расчет, он сам встал за панораму и подбил танк прямой наводкой чуть не в упор. Другой танк успел раздавить это орудие, выскочил танкист, чтобы взять Сахарова в плен. Начали они драться. Сахаров танкиста убил, а что было дальше, я уже не видел, и Сахарова больше живым не видел. Но вспоминали его в полку еще долго…


Маршал Бирюзов, командовавший в этих боях 132-й стрелковой дивизией, писал в своих воспоминаниях: «Куда тяжелей пришлось тогда левому соседу — 137-й стрелковой дивизии, на стыке с которой враг наносил главный удар. Здесь бой достиг наивысшего напряжения. Весь этот район, казалось, был залит кровью и объят пламенем. Горело все: подожженные немцам деревни, подбитые танки, автомашины…»

В этот день своего первого боя — 13 июля — дивизия отбила все атаки противника и не отступила ни на шаг. Во второй половине дня гул танковых моторов и грохот боя стал перемещаться на фланги, на соседей справа и слева. Под вечер связь с соседями прекратилась, посланные офицеры связи, вернувшись, доложили, что ни слева, ни справа никаких наших частей нет.

К ночи рокот двигателей танков был слышен уже в тылу, он все более отдалялся на восток. Так дивизия оказалась обойденной с флангов.

Слишком велико было превосходство Гудериана в силах, и, главное, в маневренности. Танки все-таки нашли брешь в обороне 13-й армии, которая к тому же нигде не была достаточно плотной и организованной. Выйдя на тылы 20-го стрелкового корпуса, танки противника перестроились в батальонные колонны и по пыльным дорогам устремились на Пропойск и Чаусы.

[kusnez]

Степанцев А. П.:

— Было еще довольно светло — пробегаю что-то мимо блиндажа командира полка. У входа сидят полковники Гришин и Малинов, и у обоих такое выражение лица, мол, вот влипли. Гул боя был уже где-то сзади. Малинов подозвал меня и приказал идти в батальон Московского, передать приказ срочно выходить из боя. Побежал в батальон, навстречу попались несколько командиров, от них узнал, что батальон уже выводится. Всем было понятно, что нас обошли. Кто-то начал заводить трактора, Гришин выскочил из блиндажа с пистолетом: «Куда? А ну — глуши!»…


Приказа на отход не было, и дивизия продолжала занимать свои позиции. Все ждали новых атак, прислушивались к шуму на востоке. Уже стало темнеть, когда наши бойцы захватили немецкую автомашину, заехавшую прямо в боевые порядки. Охрана была перебита, а находившийся в машине генерал взят в плен. Гитлеровец то ли сбился с дороги, то ли посчитал, что здесь уже никого не может быть из русских, тем более что танки гудят на оперативном просторе. Пленный оказался тыловым генералом из штаба корпуса фон Швеппенбурга. При нем был портфель с ценными документами. Брали этого генерала бойцы 624-го и 771-го полков одновременно, машина с генералом досталась майору Фроленкову, причем он был ранен в перестрелке, а портфель успели ухватить солдаты 771-го полка…


Шапошников А. В.:

— Наиболее важные сведения мы выписали и передали в штаб корпуса. В портфеле была и карта с обозначением рубежей, на которых предстояло быть немецкому корпусу, и даже даты, вплоть до Горького. И, надо сказать, графика движения на восток немцы придерживались…


Кончался первый по-настоящему боевой день. На огромной дуге сражения, во ржи, в полях, в перелесках стояли более 30 подбитых и сгоревших танков, валялись искореженные обломки десятков автомашин. Потери гитлеровцев в живой силе, которые они понесли на участке дивизии, подсчитать было сложнее, но по самым скромным подсчетам они составляли около пятисот только убитыми.

Гудериан потерял еще полдня из отведенных на операцию «Барбаросса» шести недель и в том, что к середине июля у него останется в строю всего половина танков, вышедших с ним от границы, есть и немалая заслуга бойцов и командиров 137-й стрелковой дивизии.

Вечером некоторые бойцы ходили смотреть на подбитые танки…


Дзешкович И. А., командир минометной батареи 624-го стрелкового полка, подполковник в отставке:

— Мы еще днем хотели сходить посмотреть, интересно все-таки. А только стали подходить к ближайшему подбитому танку — с заднего как забарабанит по броне. Бросились в кювет, только голову поднимешь — стреляют. Пришлось дождаться вечера. Танки оказались дрянь, и, что интересно — сброд со всей Европы: были и французские, и чешские…

Корнилин Л. А.:

— Некоторые смельчаки приносили из подбитых танков трофеи: фотокарточки, письма и русскую рябиновую водку из наших магазинов. У нас был Шехтель, из немцев Поволжья, читал их письма. Содержание в основном аморальное: сколько русских женщин изнасиловали, сколько барахла в магазинах по дороге награбили. Некоторые танкисты писали, что воевать им с русскими не нравится…


Первый бой… Был он для дивизии в целом успешным, но оплачен дорогой ценой. Санитарные машины и повозки увозили в тыл первых раненых. Для многих из них этот бой был и последним. В Горький, Арзамас и Муром полетели первые похоронки. Тяжело было переживать гибель товарищей, с которыми долгое время дружил, вместе делил все тяготы службы…


Иванов Е. В.:

— В этот день скончался от тяжелой раны мой друг лейтенант Вася Соса. Подбил три бронетранспортера и сам был тяжело ранен в шею. Умирал Вася в сознании, у нас на руках. Помощь наша была бесполезной. Все, кто был рядом, поцеловали его, отдавая последнюю солдатскую нежность. Было ему всего двадцать два года…

Корнилин Л. А.:

— Ранен был командир нашего батальона капитан Лебедев, и командование пришлось принять мне. Многие командиры рот и взводов были убиты или ранены. Когда я писал донесение после боя о боевом и численном составе батальона, это была плачевная картина: потери доходили до шестидесяти процентов личного состава…

Шапошников А. В.:

— Не приходилось никого подгонять. И воевали бойцы умело. Кадровый состав у нас был подготовлен очень хорошо. После первого боя я понял: с таким народом воевать можно. Был только один неприятный случай. Лейтенант Лавренюк, недавно прибывший в полк из училища, когда немецкие танки загудели в тылу, сказал своим бойцам: «Все, ребята, можно разбегаться». Бойцы поставили его к сосне, и пулю в лоб…

Александров А. А.:

— Когда вечером мы с агитатором полка старшим политруком Коваленко стали писать политдонесение, то, насколько я помню, оно было такого содержания: «Особо отличившихся определить или выделить невозможно. Бойцы и командиры как один, по-богатырски, сражались с проклятым врагом. Все до единого, кто участвовал в бою, заслуживают не только поощрения, но и правительственных наград». Это было первое боевое политдонесение полка. Комиссар полка Михеев подписал его ночью при свете электрического фонарика…


Немного сохранилось документов о первом бое, скупы описания подвигов, да и составляли документы спустя несколько месяцев, в период затишья. Из скупых архивных данных того периода войны удалось взять всего несколько фактов…

Комиссар 771-го полка Васильчиков непрерывно находился в боевых порядках подразделений, личным примером увлекая бойцов в атаку. Парторг полка Наумов с первого же дня прослыл в полку как человек отчаянной храбрости. До двенадцати раз поднимал он в атаку подразделения полка. Парторг 624-го полка Тарасов с небольшой группой бойцов уничтожил два пулеметных расчета, устроил засаду на дороге и забросал гранатами три автомашины с пехотой немцев. Комсорг этого же полка Александров неоднократно увлекал бойцов своей роты в контратаку, всегда поднимаясь первым. В этом своем первом бою он лично уничтожил из винтовки семь гитлеровцев. Лейтенант Новиков, командир минометного взвода, когда все его расчеты вышли из строя, один вел огонь, перебегая от одного миномета к другому. Заставил залечь перешедший в атаку немецкий батальон, а потом обратил его в бегство.

Артиллеристы 624-го полка, которыми командовал лейтенант Мозговой, показали блестящую выучку и смелость. Сам Мозговой погиб в этот день. В 771-м полку особенно отличились наводчики Марычев и Печенкин. Взвод лейтенанта Агарышева из батареи Похлебаева за день подбил шесть вражеских танков. В батарее лейтенанта Терещенко особенно отличились расчеты командиров оружий сержантов Ленского и Лопатко вместе с наводчиками красноармейцами Вороновым и Даниловым.

Уверенно и правильно руководил боем дивизии полковник Гришин. Хорошо работал его штаб, руководимый полковником Ямановым, сумевший в условиях встречного боя обеспечить управление, а командира дивизии — данными для принятия решения.

Мастерство артиллериста-организатора показал полковник Кузьмин, начальник артиллерии дивизии. Он лично руководил действиями артиллерии, быстро координировал ее усилия, что позволило отбить три мощных танковых атаки. Хорошо организованный заградительный огонь заставил танки противника отказаться от атак на участке дивизии и свернуть в сторону.

Дивизия с честью выдержала первое испытание, и готова была выполнять новые боевые задачи.

…В июле 1976 года я прошел по местам первых боев дивизии. Александр Петрович Степанцев сделал копию с сохранившейся у него карты, Александр Васильевич Шапошников подробно описал ориентиры местности. Как и наши бойцы в 41-м, вышел из Орши, за 20 часов, почти без остановок, прошел 60 километров до Сухарей. Ночь в лесу, и снова в путь. Наконец, показалось и село Червонный Осовец.

На первый взгляд, ничего не напоминает о тех боях: поля с желтеющей рожью, березовые рощи, бревенчатые домики. По рассказам полковника Шапошникова узнаю рощу, откуда пошли в первый бой батальоны 771-го полка. До Червоного Осовца с опушки через поле — более километра. Представил себя, идущим отсюда в атаку на пулеметы, и стало не по себе. В роще то и дело попадаются заросшие травой воронки, могильные холмики. Нашел и остатки блиндажа, где располагался штаб полка. Где-то здесь погиб красноармеец Чайко, подбивший немецкий танк… Немного воображения, и вижу, как от Пустого Осовца поднимается в атаку немецкая пехота, а со стороны Давыдовичей разворачивается колонна танков… Где-то здесь, у пыльной дороги, могила комбата капитана Евгения Козлова. У села Червонный Осовец — тот самый обгоревший дуб, где, как рассказал Евгений Васильевич Иванов, они похоронили четверых наших танкистов. Никаких следов могилы, все заросло бурьяном.

Подхожу к памятнику на окраине села. Бронзовая фигура солдата, ограда, внутри — четыре широких братских могилы. Сколько же здесь лежит наших солдат… Устинья Кондратьевна Филиппова, жительница Червоного Осовца, проживающая в доме неподалеку, рассказала, что у памятника похоронены человек двести наших солдат. «Но не все здесь, в лесу много могилок», — сказала она, и совершенно серьезно стала уверять, что и сейчас по лесу ходят тени погибших, она и сама их видела много раз.

Устинья Кондратьевна как раз собралась в лес за хворостом, пошли вместе. По дороге она показала еле заметный холмик в поле: «Здесь мы положили человек тридцать. Как снопов их лежало на поле, как снопов…». Сколько раз мне потом приходилось слышать на длинном пути дивизии от старушек это образное выражение — «как снопов»…

Устинья Кондратьевна укрывала у себя дома отставших раненых, хорошо помнит, что все они были из Горьковской области. Подлечились и ушли на восток, и что с ними стало — не знает, весточки никто не прислал. Найденные же у погибших документы в войну отобрали полицаи, вот и не смогла сообщить родным.

«А церкви у вас в селе что-то не видно, — спрашиваю. — С нее по нашим немецкий пулеметчик стрелял…»

Показала место, где стояла церковь: «Немцы взорвали, когда отступали…»

[kusnez]

4. Варшавское шоссе


«Глаза живые мертвым закрывают,

А открывают мертвые живым…»


В ночь на 14 июля 137-я стрелковая дивизия получила приказ на отход. Командиры батальонов получили маршруты движения, и дивизия четырьмя колоннами выступила в общем направлении на Чаусы. Когда был получен приказ на отход, многие бойцы удивлялись: «Почему мы отходим, ведь мы же победили!». Первый успешный бой укрепил у всех веру в свои силы, бойцы убедились, что врага бить можно. Но на этот раз надо было отступать.

Из воспоминаний командира 497-го ГАП майора Малыха: «…Получаю приказ командира дивизии выводить подразделения полка на новый рубеж обороны… При смене боевых порядков был ранен комиссар полка Иванов, но одновременно он в схватке уничтожил фашиста. Товарищ Иванов, будучи раненым, оставался в строю. Отходя, дивизионы полка артогнем поддерживают пехоту, одновременно ведут борьбу с танками противника. Противник крепко бомбит и обстреливает с воздуха. Получил ранение, но эвакуироваться некуда. Я и легкораненые остается в строю, но рискуем тяжело раненых под руководством фельдшера Мелешина отправить в Чаусы, он сумел сдать раненых в санпоезд, но вернуться в полк не смог.

Будучи ранен, продолжаю руководить полком — передвигаюсь на костылях. Бои идут упорные, полк тает, орудия и автомашины выходят из строя, но врагу наносим крепкие удары. В полку нет паники и дезертиров, случаев оставления позиций, но обидно, что нет нашей авиации, что не подходят резервы…».

Утром 14 июля на командном пункте 20-го стрелкового корпуса собрались командиры 132-й, 137-й и 160-й стрелковых дивизий. Командиры доложили о состоянии своих дивизий. Утешительного было мало. Потери серьезные, у каждого комдива всего по несколько батальонов, со многими частями нет связи. Корпус по силам был не больше дивизии. Командиры соединений надеялись узнать обстановку на фронте в масштабе хотя бы 13-й армии, но генерал Еремин ее не знал. Предстояло, прежде всего, разобраться в обстановке, установить связь со всеми частями корпуса и со штабом армии, привести в порядок потрепанные части, продумать маршруты и план выхода из окружения…


Суетин И. А., помощник начальника оперативного отдела штаба 20-го стрелкового корпуса, майор в отставке:

— Почти весь оперативный отдел штаба корпуса в эти дни занимался тем, что выяснял, где какие части стоят. Телефонной связи почти не было, радио было ненадежно, и пользовались им мало. А обстановку надо было знать в деталях. Нередко бывало, что по карте здесь стоит часть, а на самом деле ее уже там нет. По-существу мы занимались разведкой своих же частей. Когда я приехал днем тринадцатого июля в дивизию Гришина, там вели бой, а поехал на Чаусское шоссе — там немцы, колонны автомашин, танков, прут прямо на Чаусы…


Это продвигалась со Шкловского плацдарма 10-я танковая дивизия противника. На соединение с ней к Чаусам с юга шла 10-я моторизованная дивизия. Одновременно 4-я танковая дивизия наступала на Пропойск и в ночь на 15 июля овладела этим важнейшим пунктом. Попытки слабых частей 42-й стрелковой дивизии удержать хотя бы мост через Проню не имела успеха. С захватом Пропойска и мостов через Проню гитлеровцы открыли себе дорогу на Кричев по стратегически важному Варшавскому шоссе.

На всем Смоленско-Рославльском направлении к середине июля для советских войск сложилась крайне опасная обстановка.

Штабу 13-й армии необходимо было срочно решить, как отрезать танковые корпуса Гудериана от спешивших следом армейских корпусов и восстановить оборону по реке Днепр. Но сначала надо было остановить танки противника, который упорно наступал, не оглядываясь на фланги и тылы.

По реке Сож в районе Кричева спешно занимали оборону советские резервные части. Из-за крайнего недостатка сил, и, прежде всего танков, контрудары 13-й армии в общем направлении на Могилев не имели успеха.

В районе между Могилевом и Пропойском в эти дни действовали несколько наших дивизий и множество разрозненных частей, на запад шли маршевые батальоны, командиры которых не знали общей обстановки и не имели ни с кем связи. Могилев героически обороняла 172-я стрелковая дивизия, на восточном берегу Днепра в окружении сражалась 110-я стрелковая дивизия и остатки 20-го мехкорпуса без танков. Далее на восток растянулись части 20-го стрелкового корпуса.

Гитлеровское командование рассчитывало, что окруженные южнее Чаус советские войска начнут быстро распадаться, и перебросило свои главные силы из этого района на Кричев. Против окруженных были оставлены сравнительно небольшие силы, которые, однако, за счет своей мобильности имели большие преимущества перед советскими частями. По дорогам курсировали небольшие группы танков, мотоциклисты, одиночные автомашины с установленными на них пулеметами и минометами. Главной задачей их было — создать побольше паники, хаоса, дезорганизовать противника неожиданными налетами. Там, где им давали отпор, гитлеровцы быстро теряли свою наглость.

Командование 20-го стрелкового корпуса в целом грамотно спланировало и организовало отход. Те части, где были смелые и энергичные командиры, выходили из окружения колоннами, с артиллерией и автотранспортом, в полном порядке. Но так было не везде и не всегда…


Суетин И. А.,

— Однажды около Чаус пришлось задерживать беспорядочно отходивших солдат. Командиры и политруки будто бы убиты, связи нет, кругом немцы. Я их останавливаю, а все подходят и подходят, некоторые группы шли даже из-за Днепра. Хорошо, что рядом стояли повозки с едой и кухни, это помогло остановить. А то иногда попадались и такие паникеры, что можно было и самому несдобровать. Одну такую группу стал останавливать начальник артиллерии корпуса, кто-то выстрелил в него из винтовки и убил. Бойцы, правда, тут же расстреляли этого подлеца. Когда набралось больше сотни таких окруженцев, к нам подъехала машина с полковником Гришиным, он случайно проезжал мимо. Построил их всех, выругал, как следует, и увел к себе в дивизию на пополнение…

Бабур В. Г., помощник начальника связи дивизии, подполковник в отставке:

— Но бывало и похуже. В один из первых дней пребывания на фронте едем с полковником Гришиным в какой-то наш полк или штаб корпуса, точно не помню. А навстречу идут и идут группы солдат. Гришин приказал мне выйти из машины, остановить людей и привести к нему в дивизию, а сам поехал дальше. Я остановил человек сорок, оказались они из 132-й дивизии. Спрашиваю бойцов: «Откуда идете?» — «Из окружения». Оказывается, отходят без приказа. Вскоре на дороге показалось машин пять немцев с минометами. Сворачивают к нам. Младший лейтенант из этой группы и говорит: «Все, ребята, штыки в землю, пошли к немцам, так и так перебьют». Я ничего не мог поделать. Вот, думаю, подлецы, из-за таких и отступаем. Я сдаваться не собирался, спрятался в кустах. Немцы вылезли из машин и начали лупить их прикладами. Я пошел искать своих и только на второй день в каком-то лесу услышал шум моторов и мат. Догадался, что это наши. Там был сам майор Малых со своим артполком. Он меня знал, увидел — обрадовался. «А тебя уже без вести пропавшим считают…», — говорит. Дал мне машину и отправил в штаб к Гришину…


В дивизии наиболее организованно отходили 771-й стрелковый и оба артполка…


Терещенко Б. Т, командир батареи 45-миллиметровых орудий 771-го стрелкового полка, подполковник в отставке:

— С собой везли всю технику, ничего не бросали. В нашей колонне кроме двенадцати упряжек с орудиями было столько же повозок с ранеными и сорок — со снарядами. Однажды прямо на середину колонны из-за лесочка вышли три немецких танка. Я был впереди и не успел даже подать команду к бою, как все было кончено: моментально развернули орудия, через минуту один танк загорелся, а остальные ушли. Спрашиваю командира орудия: «Ленский! Твой горит? Неужели с первого выстрела» — «Тренировка… Когда они сразу получают по зубам, второй раз не суются»…


Это был четвертый танк сержанта Ленского. Первым об этом артиллеристе мне рассказал полковник Шапошников: «Десять танков подбил за лето, мы его представили к ордену Красного Знамени, но документы пропали в окружении, да и сам герой из него не вышел. Жаль, если погиб. Смелый был парень…». Рассказывали о Ленском командир его батареи Борис Тимофеевич Терещенко, политрук Евгений Васильевич Иванов, писал и начальник артиллерии полка Кондратий Иванович Меркулов.

Слишком мало шансов было у Ленского уцелеть на войне. Мог погибнуть при прорыве у Навли в октябре 41-го, мог попасть в плен и умереть там, да мало ли что могло случиться… И все же решил попробовать его разыскать. Однополчане помнили его имя — Евгений, год рождения — 1917-й, и что он москвич. В первую же поездку в столицу сделал запрос по этой информации. В справочной дали 7 адресов на человека с такими данными… Можно было объезжать их не один день, и безрезультатно. Поехал наудачу по первому адресу в списке. Звоню, дверь открыл пожилой мужчина. Представляюсь, спрашиваю: «Вы, случайно, не воевали в 137-й дивизии?» — «Воевал», — отвечает с удивлением. — «А фамилии своих командира батареи и политрука помните?» — «Конечно. Терещенко, Иванов, командир полка — Шапошников» — «Вам от них привет…». — «Господи, а они разве… живы?» — «Конечно, и помнят вас!». Описать состояние Евгения Георгиевича после этих слов я не берусь. Он долго не мог прийти в себя. Прошли на кухню, и тут Ленский рассказал мне, как сложилась его судьба после окружения под Брянском. Но об этом — в другой главе…


…Стычки с небольшими группами вражеских танков и мотоциклистов велись в те июльские дни 41-го постоянно. Доходило и до серьезных боев. Так у деревни Любавино артиллеристы 771-го полка подбили шесть танков из десяти, пытавшихся атаковать полк на марше.

Части дивизии днем маскировались в лесах от налетов авиации, ночью шли по проселочным дорогам…


Самойленко А. М.:

— Наша смешанная группа, человек 60—70, возникшая во время отхода, моталась, как неприкаянная по полям, балкам и лесам три дня. Куда не ткнемся, слышим: «Вчера здесь были немцы…». Одна тетка рассказала: «Такие все веселые, играют на губных гармошках, культурные, употребляют французские духи, кушают только курей». Тяжело, больно было выслушивать подобное. Мы же были голодные, усталые, с одними винтовками и карабинами. Все же нашли наш батальон. С ним вместе совершали какие-то бесконечные переходы. Только остановимся, выкопаем окопы, и снова снимаемся, переход, привал — опять роем…

Степанцев А. П.:

— Вспоминаю такой эпизод этих дней. Меня послали с группой солдат разведать деревню сбоку от маршрута полка. Ночь. Бойцы мои потерялись в густой конопле. Разведал деревню — немцев нет, все спокойно. Пошел искать своих. Подхожу к дороге — идет колонна наших, я туда — по мне очередь из автомата. Пришлось залечь. А жутко оставаться одному и потеряться. Через несколько минут идет другая колонна. Я из колеи бросился, да прямо под ноги Наумову и Шапошникову. — «Степанцев? Ты как здесь?» Доложил, что задание выполнено. И какая была радость попасть к своим…

Снежинский С. Т.:

— Никаких задач ни ротный, ни комбат мне не ставили, наверное, потому, что мой взвод был то в авангарде, то в арьергарде. Помню, что в авангард, когда стали отходить с места первого боя, меня направил сам командир полка полковник Корниенко, и задачу поставил так: занять мост на Проне, организовать взаимодействие с артиллерией и не дать противнику его захватить. Прибыл на это место, организовал оборону, окопались, наладил связь с артиллеристами. На другой день около 10 часов утра к мосту на трех мотоциклах подъехали немцы. Обследовали берег, мост, установили пулеметы. Мы себя не обнаруживали. Минут через десять к мосту подъехала колонна — бронетранспортер и пять машин с солдатами. Когда мотоциклисты въехали на мост, я дал команду: «Огонь!». Мотоциклы попадали в реку. У немцев, приехавших на автомашинах, началась паника, да и наши артиллеристы ее добавили своим огнем. Два раза отбивали здесь атаки противника, трофеи взяли — автоматы, пулеметы, даже губные гармошки. Бойцы мои повеселели. На третий день артиллеристы по приказу своего командования ушли, к нам тоже прибежал связной с приказом отходить. Мы подожгли мост и ушли…

Федосеев И. А., командир взвода 238-го отдельного противотанкового дивизиона, лейтенант:

— На мой взвод выпала задача прикрывать отход нашей части. Это означало всегда быть в стычках с гитлеровцами. Где-то за рекой Проня мы заняли оборону и должны были ее удерживать до отхода главных сил нашей части. Через некоторое время появились немцы — пехотинцы при поддержке минометов. Рельеф местности позволял подпустить их поближе, и когда они подошли, мы открыли внезапный огонь. Одна наша группа стала обходить немцев с фланга. Я послал связного узнать, отошла ли наша часть, а сами продолжали отбиваться. Связной прибежал и сказал, что все уехали. Но мы не только продержались еще немного, но и выиграли этот бой. А потом догнали своих…

Кучинский А. К., командир отделения 624-го стрелкового полка:

— Шли ночью, вдалеке по сторонам то и дело взлетают ракеты. Было ощущение, что мы в окружении, но никто нам об этом не говорил. Бывало, идет солдат в строю и вдруг — уходит в сторону: спит на ходу. Ловим его и ставим в строй. За ночь прошли 40—50 километров. На рассвете только начали окапываться — самолеты налетели, и давай нас крестить с утра пораньше. Злые мы были на немцев до предела. В одном из боев, когда нас гнали танки, меня ранило разрывной пулей под левую лопатку, немного не дошла до сердца. Кто вынес меня, не знаю, пришел в себя в кузове машины среди раненых. Рядом со мной был наш ротный лейтенант Иванов с перебитыми ногами и сандружинница Катя из Кричева…

Кишковский Е. А., командир транспортного отделения батальона связи, сержант:

— Шли без отдыха, солдаты спали на ходу, при команде «Стой!» спотыкались, падали, и просыпались. Курить ночью нам было запрещено. Курили поодиночке на привале, пряча самокрутку под шинелью, да еще со стороны кто-нибудь наблюдал, чтобы не просвечивало…

[kusnez]

Корнилин Л. А.:

— От рубежа к рубежу отходили организованно. На большом привале всякий раз отрывали окопы, старались установить связь через посыльных или через опрос разных бойцов, тогда их много двигалось из разных частей. Постоянно мелкие стычки, и батальон редел с каждым днем. Когда подходили к Чаусам, нормальной связи с полком уже не было. Боеприпасы почти кончились, с питанием стало туго. Донимала немецкая авиация. Бывало, самолет, не жалея патронов, гонялся даже за одним бойцом, оказавшимся в поле или на дороге. Во время одного такого налета меня сильно контузило. В суматохе никто не подобрал, посчитали за убитого.

А где-то на третьи сутки меня нашли немцы, видимо прочесывавшие местность. Очнулся, что кто-то больно тычет стволом автомата в лицо, живой ли я. Открыл глаза — немец в каске. Еще подумал, не добить ли меня сразу… Дал команду, понял, что не если не встану — добьет. Поднялся, а шатает — еле на ногах стою. Закинули в грузовик, отвезли в Пропойск, оттуда пригнали колонной в Бобруйск. Два раза бежал из плена, один раз неудачно: приговорили расстрелу, но чудом остался живой. Долго били, и не так обидно бы терпеть от немцев, как от своих, предателей. Второй раз бежал удачно. Добрался до своих, снова воевал, но уже в другой части. Войну закончил в Чехословакии…


Некоторые наши бойцы и командиры, отставшие от своих частей, раненые или контуженные, не смогли избежать участи фашистского плена. Недолго довелось воевать лейтенанту из 238-го ОИПТД Ивану Федосееву: попал в плен. Концлагерь в Могилеве, затем в Германии. Удалось выжить. Вернулся домой, работал, увлекся скульптурой и стал автором первой скульптуры Василия Теркина…


Похожей была и горькая судьба наводчика противотанкового орудия 238-го ОИПТД Александра. Мельникова. В плену, едва пришел в себя после контузии, задушил охранника и организовал побег нескольких десятков наших бойцов. Был пойман, расстрелян, но остался жив, заваленный трупами в траншее. Вскоре снова попал в руки фашистов, и начались у него долгие четыре года нечеловеческих страданий в гитлеровских концлагерях сначала в Германии, а затем в Норвегии.

По-другому сложилась судьба командира отделения батальона связи, старшего сержанта Павла Шмонина. При выходе из окружения в одной из стычек он был ранен, и дальше идти не мог. Чудом избежав расстрела карателями, едва подлечившись, Павел Иванвоич сформировал из таких же, как он, окруженцев партизанский отряд, один из первых на Кричевщине. Взорванные мосты, десятки уничтоденных автомашин, не одна сотня вражеских солдат на счету группы «Валентина Майорова» — так назывался его отряд по псевдониму командира. Страх и ужас сеял отряд Шмонина на Кричевщине среди оккупантов. Гитлеровцы давали за его голову большие деньги, но он был неуловим. К моменту прихода советских войск в район Кричева его отряд был хозяином окрестных лесов. Награду за боевые подвиги, орден Красного Знамени, ему вручал в Москве лично Михаил Иванович Калинин. После войны Павел Иванович Шмонин, бывший автозаводец, решил навсегда связать свою жизнь с Белоруссией и остался жить в Кричеве.


…15 июля 3-я танковая дивизия противника, овладев Пропойском, без остановки устремилась на Кричев. По Варшавскому шоссе шли многокилометровые колонны моторизованной и бронированной гитлеровской солдатни, которые, казалось, невозможно было остановить…

Ларионов С. С., командир пулеметной роты 2-го батальона 409-го стрелкового полка, капитан в отставке:

— Наш батальон ехал последним в полку, и, очевидно, во всей дивизии. Двенадцатого июля мы высадились из вагонов в шестидесяти километрах от Кричева, и все это расстояние прошли пешком. Шестнадцатого июля наш батальон, которым командовал капитан Ким, занял оборону примерно в четырех километрах западнее Кричева, у деревни Сокольничи. В батальоне было шестьсот человек, в том числе в нашей пулеметной роте — сто двадцать, и двенадцать пулеметов. С нами было четыре орудия, но под вечер с запада по шоссе мы увидели трактор, который тащил 122-миллиметровую гаубицу. У трактора был пробит радиатор и тащился он медленно, с трудом. Артиллеристы попросили принять их к себе. Я позвонил капитану, но он отказался. Тогда я на свой страх и риск разрешил им остаться у нас, так как трактор все равно уже не мог двигаться, да и нам была бы подмога, хотя у артиллеристов оставалось только девять снарядов.

На рассвете следующего дня, семнадцатого июля, мы увидели, как по шоссе прямо на наши позиции движется колонна танков, двадцать машин. Очевидно, завидев нас, колонна развернулась в боевой порядок, и танки быстро пошли в атаку. Мы открыли огонь, и минут через тридцать танки повернули назад, оставив на поле семь горевших машин. С фланга по танкам било еще какое-то наше орудие, причем очень метко. Лишь много лет спустя я узнал, что это было орудие сержанта Николая Сиротинина из 6-й стрелковой дивизии. Вскоре гитлеровцы начали артобстрел, налетели самолеты, а часов в одиннадцать в атаку снова пошли танки, на этот раз шестнадцать, и уже марки Т-3. За танками шли 20—25 мотоциклистов и человек пятьдесят пехотинцев. К этому времени нам подвезли бутылки с горючей смесью, и когда кто-то из наших поджег первый танк, немцы заметались: идти вперед или отступать. Потом загорелся второй танк, третий — это вело огонь орудие с фланга. Мы радуемся: «Молодцы, артиллеристы!». Но вскоре три танка зашли нам в тыл, подбить их мы не сумели, и они начали утюжить окопы. Но без пехоты они были слабы и скоро ушли. На поле стояло тринадцать подбитых немецких танков, причем пять-шесть из них подбили гаубичники, которые прибились к нам…

Петров Ф. Е., наводчик 45-миллиметрового орудия батареи 2-го батальона 409-го стрелкового полка:

— Наш взвод был придан четвертой роте. Фамилию ее командира не помню. Вечером 16 июля командиры нашего взвода и роты, угрожая оружием, остановили на шоссе легковую автомашину. В ней ехали капитан с водителем. От них узнали обстановку на шоссе. Капитан сказал, что утром здесь будут танки. Они появились еще до рассвета, и мы сразу же открыли по ним огонь. Я видел, как к мосту приближается танк. Он вел огонь трассирующими снарядами, видел, как они летели на нас. Стреляло и второе орудие. Не помню, сколько выпустил снарядов, почувствовал, как по лицу течет кровь — ударило при откате металлической частью прицела над глазом. Доложил командиру орудия Крупину, что стрелять не могу, и он сам встал за орудие. Сел в ровик, взрыв — и меня завалило землей. Выкопали меня, когда стихла стрельба, перевязали. Сменили позицию, снова ждали танки, но их не было…

Ларионов С. С.:

— Во время боя капитан Ким увел стрелковые роты в Кричев и мы, пулеметчики, остались одни. Вскоре гитлеровцы начали новую атаку, и нам тоже пришлось отходить в город. Увидел там капитана Кима, у нас было шесть немецких автоматов, он закричал: «Почему автоматы? Мародеры!». Больше я его не видел. Солдаты потом рассказывали, что он воюет уже без петлиц, разжаловали.

Начались бои в городе и к вечеру этого же дня немцы оттеснили нас за Сож. Уходя, мы взорвали мост. Помню, он пошел вверх, а на нем еще оставался красноармеец с винтовкой. Заняли оборону за рекой. К этому времени у меня в роте оставалось семь пулеметов. Расположил их дугой. Вскоре видим, как через реку плывут две лодки гитлеровцев. Дали им высадиться, а потом открыли кинжальный огонь — и всех в мясо. Одного, унтера, взяли в плен. Когда его привели ко мне, он сказал: «Я от имени вермахта протестую, что мне связали руки», и плюнул мне в лицо. Старшина дал ему пощечину. Вскоре от роты нас осталось двенадцать-четырнадцать человек…

Петров Ф. Е.:

— Часов в 8—9 утра комбат приказал отступать. Наш отход наблюдал немецкий самолет. Орудия уходили последними, прикрывали пехоту. Когда подошли к Кричеву, адъютант комбата приказал занять здесь оборону. Наш расчет занял позицию на центральной улице, на правой стороне проезжей части, второе орудие установили на другой улице, так как ждали танки на дороге от станции Чаусы. Через некоторое время появились еще два орудия на конной тяге из другой части, адъютант комбата приказал занять оборону и этим расчетам. Они встали впереди моего орудия. Прошло несколько минут, начался обстрел, промчалась полуторка, стоявший на подножке незнакомый командир крикнул, что за ним идут немецкие танки. Видел, как снаряды попали в орудия, стоявшие впереди, как повалились там бойцы. Наш командир взвода, увидев это, приказал отступить. Выпустил последний снаряд, и побежали по улице, под свист пуль. Нас было трое, забежали во двор, оттуда через огород в овраг. Командира орудия и взводного я больше не видел, что стало со вторым орудием — тоже не знаю.

На другой стороне оврага стоял одноэтажный каменный дом, решили сходить туда. Жителей не было. Слазили на чердак, заглянули в подвал — искали что-нибудь поесть. В подполе нашли вареное мясо, поели и стали вести наблюдение. Изредка откуда-то из-за города стреляли пушки. Потом в лощине увидели танки, подумали, что свои — на их башнях были какие-то обозначения красным цветом. Пригляделись — немцы! В овраге увидели женщину с коровой, вышли к ней, спросили обстановку, она рассказала, что весь город занят танками. Спросили ее, как выйти из города, она указала путь по оврагу. Пошли, встретили старика, он показал направление — через конопляное поле. Прошли его, оглянулись на город, у овина увидели женщину, она сказала, что недавно здесь проехали мотоциклисты. Показала нам бойца, дремавшего в овраге. Прошли сады, в ямках в овраге встретили и подняли еще несколько бойцов. Собралось нас так семь-восемь человек. Солнце закатывалось. Увидел нас какой-то пожилой мужчина, подошел, стал угощать водкой из четвертинки. Но надо было идти дальше, и, прежде всего, пройти под мостом, который было видно вдалеке. Один из нас сходил на разведку, рассказал, что на мосту стоит немец. Ночь решили провести в саду, рассчитывая на наступление наших войск. Лежим под липой, подошла женщина, расспросили ее об обстановке в городе. Рассказала, что в Кричеве полно немецких автомашин, а мосты взорваны. Немецкие патрули задерживают всех мужчин. Принесла нам каравай хлеба, разделили поровну. Попросили женщину принести нам гражданской одежды. Она принесла пиджачки, брюки, рубашки. Рано утром пошли на другую сторону оврага. Один из нас пошел искать, где бы там, в овраге, попить, и его остановил немец с автоматом. Вижу, поднимаются оба к нам. Залегли в траву, поползли, но немец направил на нас автомат, закричал, и пришлось подняться. Повел нас всех через двор хозяйки, она еще успела дать нам по кружке молока. В садике стояли машины и полевые кухни, там уже сидели несколько наших бойцов. Немцы-охранники приказали сесть на траву, подкинули кусочки заплесневевшего хлеба. Потом всех нас, а набралось человек двадцать, повели к реке. Немцы подогнали к реке спецмашины с понтонами, заставили нас толкать их в реку. Сначала нас держали во дворе сельпо, потом перегнали на территорию цементного завода. В начале августа погнали в Могилев. Перед началом движения немцы объявили, что нас здесь пять тысяч человек.

Из Кричева до Могилева шли несколько дней. На ночь останавливались вблизи деревни или на удобном для охраны месте. Видимо, население знало, что должны проходить колонны с пленными, женщины клали на дороге овощи, чтобы мы могли их брать, не выходя из строя. Немцы предупреждали, чтобы не брали, будут стрелять, но все равно хватали на ходу. Кто стер ноги и не мог идти, тех немцы пристреливали. Помню, как шли по деревне, и из окна дома женщина высунула руку с куском хлеба. Из колонны выбежал один пленный, и конвойный застрелил его в спину из маузера. Помню, как одного нашего немец пристрелил, когда тот присел на обочине переобуться. Побеги были, но я лично не видел. Может быть из других колонн. Иногда, когда проходили лес, была слышна сильная стрельба из автоматов.

В Могилеве нас держали около Дома Красной Армии, рядом с Днепром. Офицеров, попавших в плен в форме, держали отдельно. Некоторые младшие командиры маскировались под рядовых. Помню, наш ездовый говорил мне, что видел среди пленных лейтенанта Ощепкова, командира взвода батареи противотанковой артиллерии третьего батальона нашего полка.

После Могилева — Орша, Ново-Борисов, затем Германия. В начале октября нас вывезли на юг Германии, в Шварцвальд. Работали под горой, пробивали тоннель. Здесь меня сильно избили, чудом остался жив. В феврале 42-го, опухшего, меня отправили в лазарет. В мае, после поправочного лагеря, направили на сельхозработы, затем оказался в Лотарингии, на угольных шахтах. Освободили нас 14 апреля 45-го американцы, а когда выехали в советскую зону Германии, то был зачислен писарем в минометный полк. Демобилизовали в мае 46-го…


…Оставшиеся в живых бойцы 2-го батальона 409-го полка после боев в Кричеве влились в 7-ю авиадесантную бригаду и сражались в ней, пока все не вышли из строя. Через три недели боев из батальона остались в живых только лейтенант Сергей Ларионов и политрук Евгений Шемякин, но вскоре и они были ранены.

В Мемориальном музее военного и трудового подвига Саранска хранится список земляков, бойцов 409-го стрелкового полка, погибших на подступах к Кричеву в июле 41-го: Александров Михаил Павлович, Алексеев Лев Всеволодович, Архипов Игнат Семенович, Бояркин Кузьма Иванович, Бурыкин Василий Иванович, Бутусов Сергей Николаевич, Вашуркин Николай Иванович, Вдовин Григорий Елисеевич, Волков Петр Трофимович, Годунов Григорий Николаевич, Горбунов Александр Иванович, Демин Дмитрий Игнатьевич, Ежов Дмитрий Иванович, Жалкин Николай Петрович, Жигунов Тимофей Ильич, Карачков Николай Тимофеевич, Колмогоров Яков Иванович, Кузнецов Дмитрий Николаевич, Лукачев Василий Тимофеевич, Макаров Михаил Михайлович, Мартынов Иван Павлович, Маслов Семен Яковлевич, Ракимов Павел Ефимович, Ромашкин Андрей Дмитриевич, Селедив Иван Деминякович, Скворцов Ефим Андреевич, Спирин Федор Васильевич, Суркин Василий Прокофьевич, Тужилкин Алексей Никифорович, Фролов Яков Петрович, Черков Павел Степанович, Щербаков Василий Петрович, Шмелев Иван Яковлевич.

Этот список саранцев, погибших тогда под Кричевом, конечно, неполный…


Еще одна судьба из того страшного времени…

[kusnez]

Гоев В. П., санинструктор 497-го ГАП:

— Перед прорывом из окружения у нас скопилось очень много раненых, 130 человек. Эвакуировать их было невозможно, поэтому разместили всех в лесной деревне Каменка, севернее Варшавского шоссе, в шести километрах от станции Веремейки. С ранеными оставили меня и санинструктора Григория Маличева. Полк пошел на прорыв, а мы остались здесь, с ранеными, на три месяца… Помогали нам местные жители, всем, чем могли. Прятались мы в школе. За три месяца выздоровели и ушли в партизанские отряды или через линию фронта 107 человек. Умер только один человек, политработник, мы его схоронили в лесу. А 14 октября 41-го 23 человека тяжело раненых, некоторые были инвалидами, и нас, медиков немцы взяли в плен… Сначала был лагерь в Кричеве, на территории цементного завода. Начались ужасы и кошмары… Затем лагерь в Могилеве, а потом 326-й штрафной лагерь в Эльзас-Лотарингии. В декабре 44-го нас освободили американцы…


…А дивизия продолжала свой путь на восток. Пройдя более 70 километров лесами, к исходу 18 июля 20-й стрелковый корпус в составе 132-й, 137-й и 160-й стрелковых дивизий переправился через реку Проня севернее города Пропойска и вышел на подступы к Варшавскому шоссе. Это была важнейшая магистраль на линии Могилев — Москва, по которой выдвигались армейские корпуса на помощь передовым дивизиям 2-й танковой группы Гудериана.

Переходить Варшавское шоссе предстояло с боем. От Пропойска до Кричева располагались главные силы гитлеровской 10-й моторизованной и несколько отрядов танков 4-й танковой дивизий. По шоссе постоянно курсировали группы бронетранспортеров, танков, мотоциклистов с пулеметами. По обочинам в ожидании прорывавшихся из окружения советских частей стояли орудия и засады пулеметчиков противника…


Снежинский С. Т., командир взвода 409-го стрелкового полка:

— Вскоре после первого боя мы соединились со своим батальоном и полком. Форсированным маршем шли по дороге, справа — лес, слева — поля ржи. Шли мы в голове колонны. Привал объявили только к вечеру. Расположились в лесу. Едва я устроился на отдых — вызывают к командиру полка. По дороге на обочине видел несколько бортовых автомашин, а впереди — легковую, М-1. Командир полка полковник Корниенко стоял у автомашины со спаренным зенитным пулеметом. В это время высоко в небе летел немецкий самолет-разведчик, потом выпустил в нашу сторону две ракеты, зеленую и красную. Зрелище было красивое, но минуты через две налетели немецкие самолеты и начали нас обстреливать. Это было что-то ужасное: крики, стоны, рев моторов… Я упал у большой сосны и ползал вокруг нее, наблюдая за самолетами, как от них отрываются бомбы.

После первого захода командир полка побежал к своей машине и уехал, я побежал ко взводу, дал команду «По машинам!», и помчались за командиром. В темноте мы своего командира полка потеряли, встретили каких-то артиллеристов, они нам очень обрадовались, потому что стояли без пехотного прикрытия. На трех машинах нас было человек 60. Утром один из водителей обнаружил в лесопосадке застрявшую автомашину, мы вытащили ее, тут как раз подошел командир полка. Нас было три взвода, но без ротного. Полковник Корниенко назначил меня командиром роты и приказал занять оборону. Потом опять отход, помню, что на этот раз шел в арьергарде…


А главные силы 20-го стрелкового корпуса в это время выходили на дальние подступы к варшавскому шоссе…


Цвик И. И., помощник начальника тыла 20-го стрелкового корпуса, полковник в отставке:

— На военном совете в штабе корпуса был разработан план прорыва через шоссе. По этому плану в авангард главных сил ставилась 137-я стрелковая дивизия полковника Гришина, справа — 132-я дивизия генерала Бирюзова, а слева — 160-я дивизия. Меня направили к Гришину для наблюдения и помощи. Персонально полковник Гришин смотрелся лучше других командиров дивизий. Видно было, что этот человек — с железной волей. Я знал, что его дивизия выглядела лучше других. С рассветом 19 июля план прорыва через шоссе начал осуществляться…

Лукъянюк Ф. М., командир батальона связи дивизии, подполковник в отставке:

— Когда у автобуса командира корпуса собрались командиры частей, генерал Еремин сказал: «Есть два варианта выхода из окружения. Первый — выходить на восток севернее шоссе, но тогда пользы государству будет мало, да и растеряем технику и людей. Второй — ударить на шоссе, тогда мы на какое-то время преградим путь немцам на Москву». Все одобрили второй вариант. Еремин спросил Гришина, кому из командиров полков он может поставить конкретную задачу. Гришин кивком головы показал на Малинова. Командир корпуса взял у Малинова карту и начертил ему обстановку и план прорыва. Гришин приказал мне тянуть линию связи за Малиновым. Я поручил это командиру роты Никитаеву. Он посадил у дерева бойца с аппаратом и концом кабеля, и связь потянули за Малиновым…


Прорыв должен был осуществляться сходу, без подтягивания всех сил и тылов. После полудня 19 июля батальоны 771-го полка начали выходить на исходный рубеж для прорыва…

Самойленко А. М.:

— Мы окапывались в лесной чащобе, хорошо был слышен гул шоссе. Из штаба батальона поступило распоряжение: громко не разговаривать, замаскироваться, повысить бдительность. Примерно в 14—15 часов в расположение батальона заехала немецкая легковая автомашина. Ее обстреляли, пассажир, полковник — был убит, а водителя взяли в плен. Его повели к щелям, где расположился штаб батальона. По дороге процессия увеличивалась. Уж очень всем хотелось увидеть пленного. Я протискался к немцу, чтобы предложить свои услуги переводчика — язык учил в институте, но меня бесцеремонно оттеснил командир с ромбиками интенданта, и стал пытаться его допрашивать. Немец был высокий, красивый. Из его карманов достали пачку фотографий девушек, снимки пустили по кругу, девушки были из разных стран Европы. Немец просил, чтобы его не расстреливали, но что с ним стало — не знаю. Возможно, что немцы узнали, что в этом районе пропала машина с их полковником, потому что вскоре на нас обрушился мощный огонь. Сначала били из гаубиц тяжелыми снарядами, потом шрапнелью. Снаряды разрывались у вершин деревьев, осыпая нас осколками. Сухие ветки загорелись, весь лес наполнился дымом, что пришлось одеть противогазы. Вскоре немцы перенесли огонь на другой квадрат. Наступил вечер, и нам приказали приготовиться к скрытному выходу из окружения…

Шапошников А. В., начальник штаба 771-го стрелкового полка, полковник в отставке:

— В этот момент к нам подъехала машина командира корпуса. Генерал Еремин приехал лично проверить исполнение плана прорыва. Я доложил генералу обстановку. Был он весь запыленный, небритый, смертельно уставший, так, что его трудно было узнать. — «А где командир полка?» — спросил меня Еремин. — «Подтягивает третий батальон» — «Тоже мне, нашел время… Операцию возлагаю на вас, капитан. Задача: оседлать шоссе, пробить брешь до Сожа и занять оборону на том берегу реки. Выполните — молодец, не выполните — расстреляю… Это вы мне докладывали утром тринадцатого о количестве танков на плацдарме? Вы были недалеки от истины, капитан…». Генерал вздохнул и поехал. Больше я его никогда не видел.

Вскоре подошел и третий батальон полка с его командиром капитаном Горбуновым, но командира полка полковника Малинова с ним не было. По плану, первый батальон, майора Московского, должен был выйти на шоссе и ударить вдоль него налево, батальон 409-го полка сделать то же самое с правого фланга, а два других батальона нашего полка ударить в центре и сразу же идти на Сож. Когда я ставил задачу второму батальону, его комбат капитан Леоненко еле стоял на ногах от усталости. — «Ничего, — говорит, — не понимаю: трое суток не спал». Пришлось вести батальон самому. На окраине деревни Александровки 1-й, перед шоссе, нас встретили огнем группы автоматчиков, но когда роты дружно поднялись в атаку, все эти немцы сразу отошли. Вышли мы к шоссе спокойно, немцы не мешали. Оставили на дороге заслон и главными силами батальона быстро перемахнули на ту сторону шоссе. До Сожа было еще около трех километров, но немцев не встретили. А на флангах между тем поднялась ужасающая стрельба, особенно в батальоне майора Московского. Там одних наших пулеметов было около двадцати…